Шапиро Историография (1982)

Разложение феодально-крепостнической системы и формирование капиталистических отношений явились характерной особенностью истории России первой четверти XIX в. В условиях обострения экономических и социальных противоречий ширилось массовое крестьянское движение, усиливалась идейно-политическая борьба.

Большое воздействие на русскую общественную мысль рассматриваемого периода оказали Отечественная война 1812 г., заграничные походы русской армии 1813—1815 гг., в первую очередь освободительный поход 1813 г., а также подъем революционного и национально-освободительного движения в странах Западной Европы и Америки. Все это во многом подготовило выступление декабристов, с именем которых связано начало дворянского этапа в русском освободительном движении.

Правительство Александра I беспощадно боролось с «мятежным духом», преследуя пропаганду просветительских идей, запрещая книги о Французской революции. Выразителем дворянско-монархической исторической концепции выступил видный историк, писатель и публицист Николай Михайлович Карамзин (1766— 1826). В молодости, в период формирования его исторических взглядов, Карамзин испытал определенное влияние рационалистической мысли XVIII в. Известный налет либерализма еще чувствовался в «Письмах русского путешественника», написанных им по впечатлениям от заграничной поездки в 1789—1790 гг. В-месте с тем уже в этом произведении Карамзин резко осудил крутую ломку феодальных общественных порядков, выступил непримиримым врагом революции.

Историк в самых черных красках рисует период господства якобинцев, пытаясь доказать, что революцию поддерживала «едва ли сотая часть нации». Он видит заслугу Наполеона Бонапарта в том, что последний, еще будучи консулом, разрушил мечту «черни» о равенстве и, умертвив «чудовище революции», заслужил вечную благодарность Франции и даже Европы3.

Исторические взгляды Карамзина получили наиболее полное выражение в его «Истории государства Российского» (12 тт., 1816—1829). Эта работа углубляла дворянскую концепцию, основу которой заложили В. Н. Татищев и М. М. Щербатов и для которой характерна последовательная антиреволюционная направленность. Главный тезис «Истории» Карамзина — «самодержавие основало и воскресило Россию». Карамзин дал начало теории, базировавшейся на утверждении о том, что исторический путь России, который исключает якобы социальные конфликты и революционные потрясения, резко отличается от исторических судеб стран Западной Европы.

Важно отметить, что наиболее последовательные революционеры-декабристы (И. И. Тургенев, М. С. Лунин, П. И. Пестель) сделали ряд верных наблюдений о проявлении классовой борьбы, отметили «ненависть одного класса и другого». Эта черта сближает их общественно-исторические взгляды с более четко разработанными социологическими идеями их современников французских буржуазных историков периода Реставрации — О. Тьерри, Ф. Гизо„ Ф. Минь е.

Конечно, декабристы, подобно названным выше французским историкам, сужали понятие «народ», провозглашенные ими принципы не получили широкой научной разработки. Но само выдвижение ими этих положений имело огромное значение.

Началом новой эпохи в мировой истории дворянские революционеры считали период Возрождения. Их особое внимание привлекали первые буржуазные революции — в Нидерландах, в Англии, Великая французская революция. Но полного единодушия в оценке результатов этих революций у них не было. У некоторых даже закрадывались сомнения в пользе достигнутых свобод для народа.

Война за независимость США была постоянным предметом политических споров в тайных обществах. Многие из декабристов читали «Записки Франклина», работы Д. Уордена и Р. Робертсона по истории Америки. Декабристы Южного общества, придерживавшиеся более радикальных взглядов, видели в республиканском строе США пример для России и были склонны идеализировать государственный строй Северной Америки. Лишь позднее, в ссылке, некоторые из них стали оценивать его критически. Так, М. С. Лунин с негодованием писал о «несовместимом с духом времени» рабстве негров.

Особенно часто декабристы отмечали огромное значение Французской революции. Под ее влиянием, делал вывод К. Ф. Рылеев в задуманной им работе «Дух времени или судьбы рода человеческого», началась великая «борьба народов с царями», возобладало «свободомыслие в политике» 8.

Однако следует подчеркнуть, что в характеристике декабристами Французской революции проявилась и их классовая ограниченность. Одобряя «Декларацию прав» 1789 г., отчасти симпатизируя жирондистам, подавляющее большинство декабристов осуждали якобинскую диктатуру как «крайность» революции, выражение «своеволия черни». «Революция Франции, столь благодетельно начатая, к несчастью, наконец, превратилась из законной в преступную», — писал П. Г. Каховский. Лишь немногие радикальные деятели тайного общества, такие, как П. И. Пестель, смогли подняться до заявления, что «Франция блаженствовала под управлением комитета общественной безопасности».

Из революционных событий 20-х годов декабристы в первую очередь выделяли национально-освободительные движения в Италии и Греции, «военные революции» в Испании и Португалии. В статьях Н. А. Бестужева, М. А. Фонвизина, Н. И. Тургенева открыто выражались симпатии испанским революционерам Р. Рие-го и А. Кироге, итальянским карбонариям. Глубокие для того периода оценки греческого восстания против турецкого ига дают записки и письма П. И. Пестеля.

В поисках убедительных доказательств нерушимости устоев крепостнического государства они пытались реконструировать старую идею об исключительности исторического пути России, его полной несхожести с историей стран Западной Европы. Задачу ее воплощения в историческую концепцию взял на себя историк и публицист Михаил Петрович Погодин (1800— 1875). В основу ее легло стремление связать тезис об исключительности исторического развития России с теорией норманизма, «призвания варягов». Именно варяги, по утверждению Погодина, явились создателями русского государства и творцами русской культуры.

Историки Франции периода Реставрации (Ф. Гизо, О. Тьерри и др.) связывали возникновение государства, образование антагонистических классов и начавшуюся затем классовую борьбу с завоеванием галлов франками. Эту теорию Погодин считал правомерной применительно к странам Западной Европы, но абсолютно неприемлемой для России, где социальные отношения строились не на завоевании, а на добровольном соглашении и «мирном призвании». Поэтому России чужда классовая борьба и не угрожает революция. Тезис об исключительности развития России стал для дворянской историографии последним якорем спасения.

Близкой к теории М. П. Погодина, но не совпадавшей с ней полностью, была славянофильская концепция исторического процесса. Одним из ее основных положений было убеждение в исключительности исторических судеб России, что гарантировало ей якобы отсутствие классовой борьбы и революций. Всемерная пропаганда славянофилами норманистской схемы русского исторического процесса естественно сближала их с представителями «теории официальной народности».

Если русские революционные демократы-западники уже с конца 30-х годов перешли на позиции гегельянства, а затем через левых гегельянцев к материализму Фейербаха, то славянофилы сблизились идейно с немецким реакционным романтизглом (Ф. Шлегель), утверждавшим примат «народного духа» в истории и культуре народа, и с «исторической школой права» (Ф. К- Сави-ньи, К- Ф. Эйхгорн и др.), идеализировавшей принципы традиционализма. Вместе с тем идеализация русской старины сочеталась у славянофилов — К. С. Аксакова, И. В. Киреевского, А. С. Хомякова и др.— с резкой критикой развития капиталистического Запада. Славянофилы обращали особое внимание на внутреннюю жизнь народа, главным образом на его быт и творчество. Определенный вклад был внесен ими и в изучение истории славян.

Как известно, под русским просветительством 40—60-х годов В. И. Ленин понимал горячую вражду к крепостному праву и всем его порождениям в экономической, социальной и юридической областях, горячую защиту просвещения, самоуправления, всесторонней свободы, отстаивание интересов народных масс, искреннюю веру в то, что отмена крепостного права и его остатков принесет с собой общее благосостояние ".

Для представителей революционно-демократической тенденции в просветительстве — В. Г. Белинского, А. И. Герцена, петрашевцев— характерен интерес к народным движениям, т. е. к самым радикальным проявлениям революционного творчества на Западе. Представители либерально-реформистского течения в лице Т. Н. Грановского, П. Н. Кудрявцева, С. В. Ешевского с особым вниманием анализировали умеренные направления европейских революционных движений, в которых они искали возможный образец мирного перехода России на рельсы буржуазного развития.

Революционно-демократическое мировоззрение Виссариона Григорьевича Белинского (1811—1848) сложилось в начале 40-х годов, когда он пришел к выводу о необходимости уничтожения самодержавно-крепостнического строя в России и подчинил всю свою деятельность задаче пропаганды революционных идей. Отчетливо сознавая в этой связи важную роль исторической науки, Белинский писал: «Мы вопрошаем и допрашиваем прошедшее, чтобы оно объяснило нам наше настоящее и намекнуло о нашем будущем»12. С особым вниманием он изучал события западноевропейской истории XVII—XVIII вв.— периода, когда развернулись самые значительные антифеодальные выступления. Наиболее радикальные положения своей революционно-демократической исторической концепции Белинский выдвинул в статьях, большинство которых посвящено проблемам литературы.

В обстановке, когда немалая часть умеренных представителей буржуазной мысли благоговейно восхваляла английские политические учреждения, Белинский в статье «Общее значение слова литература» (1842—1844) отметил характерные черты консерватизма социально-политических преобразований, осуществленных в ходе Английской революции XVII в.

Еще более глубокую оценку дал Белинский событиям Французской буржуазной революции конца XVIII в. Несмотря на то что в их истолковании Белинский оставался на позициях идеализма, он правильно объяснил революционность буржуазии как новой общественной силы ее стремлением сломить сопротивление феодальных и абсолютистских кругов. Становление буржуазии он считал закономерным историческим явлением, в то же время негодующе отзывался о принципах буржуазной демократии, которая лишь декларирует формальное равенство людей.

Однако прогрессивность Французской революции, как и ее методы насильственной борьбы с феодализмом, никогда не вызывали сомнений у Белинского. Он по достоинству оценил деятельность якобинцев, которые в его глазах были последовательными борцами с феодализмом, а их опыт борьбы с силами реакции укреплял Белинского в выводах о необходимости революционного низвержения русского самодержавно-крепостнического строя.

Оклеветанному реакционной и либеральной историографией Марату Белинский дал необыкновенно смелую для своего времени последовательно революционную характеристику. В 1841 г. в письме к В. П. Боткину он писал: «Я понял... французскую революцию... Понял и кровавую любовь Марата к свободе, его кровавую ненависть ко всему, что хотело отделяться от братства с человечеством хоть коляскою с гербом».

Белинский, по определению В. И. Ленина, был «предшественником полного вытеснения дворян разночинцами в нашем освободительном движении...». Исторические идеи основоположника революционно-демократического течения в русской историографии получили дальнейшее развитие в трудах Н. Г. Чернышевского и Н. А. Добролюбова.

Усвоив гегелевский диалектический метод, Герцен понимал его как «алгебру революции». При общей идеалистической схеме понимания исторического процесса для него была характерна попытка с помощью этого метода объяснить последовательность революционной смены одной фазы общественного развития другой.

Проблемой, постоянно привлекавшей внимание Герцена, являлись события истории нового времени, наполненные фактами антифеодальной борьбы народных масс. И здесь у него очень тесно переплеталось обоснование идей исторической закономерности революционных движений и неизбежности, необходимости коренных социально-экономических преобразований в России.

Наиболее радикальной из западноевропейских революций, убедительно показавшей, что против абсолютизма возможно бороться лишь методами революционного насилия, Герцен справедливо считал буржуазную революцию во Франции конца XVIII в. Ее преддверием в Европе, по его мнению, были Реформация и Английская революция XVII в. «Для того, чтобы дойти до вселенского переворота конца XVIII столетия,— писал Герцен в своем «Дневнике» в 1843 г.,— надобно было испытать частные эмансипационные перевороты. Реформация торжественно заключается английской революцией» 15.

И хотя Герцен не смог определить социальной природы якобинства, как и действительных причин поражения революции во Франции, его попытка показать закономерность революционной борьбы, связь якобинцев с народными массами имела для своего времени большое принципиальное значение в деле становления революционно-демократической исторической мысли России.

Существенное влияние на формирование мировоззрения молодого Герцена оказало учение великого французского социалиста-утописта Сен-Симона. В этом учении Герцен искал обоснование путей создания нового общества, важнейшей задачей которого являлось воспитание «нового человека». Но в отличие от утопических социалистов Запада Герцен ни минуты не сомневался в необходимости и плодотворности политической борьбы.

Еще до революции 1848 г. во Франции Герцен сурово обличал сложившееся буржуазное общество, на одном полюсе которого находятся «блузники», т. е. рабочие, а на другом — буржуа. Такая постановка вопроса не имела ничего общего и со взглядами историков периода Реставрации, которые как представители буржуазной либеральной историографии вплоть до февральских событий 1848 г. стремились доказать единство «третьего сословия».

Правда, социалистические идеалы самого Герцена были далеки от научного социализма, что наложило отпечаток на его отношение к французской революции 1848—1849 гг., непосредственным свидетелем которой он был. Не осознав на первых порах ее буржуазного характера, Герцен считал, что она приблизит Европу к торжеству светлого будущего. Однако июньские дни 1848 г. заставили его многое переосмыслить и глубоко разочароваться в социалистических потенциях Запада. Его критика предательской политики мелкой буржуазии, ее реформизма, горячее сочувствие судьбам парижского пролетариата убедительно свидетельствуют о том, что уже в эти годы Герцен начал преодолевать остатки мелкобуржуазных иллюзий. Но, обличая мелкобуржуазных демократов, он не понял всемирно-исторической роли пролетариата. Этим и были вызваны его глубокий пессимизм в 1848—1849 гг., а затем пропаганда теории «русского социализма» с его иллюзорной верой в социалистическую природу крестьянской общины.

Все это привело Герцена к «духовной драме», суть которой была до конца вскрыта В. И. Лениным. «Духовная драма Герцена,— указывал он,— была порождением и отражением той всемирно-исторической эпохи, когда революционность буржуазной демократии уже умирала (в Европе), а революционность социалистического пролетариата еще не созрела» 16.

Дальнейшие наблюдения Герцена над событиями, свидетелем которых он был, еще больше убеждали его в неизбежности гибели буржуазного общества, укрепляли революционно-демократические тенденции в его творчестве. Закономерно, что в его произведениях заграничного периода 50—60-х годов нашел отражение широкий круг ведущих проблем истории нового времени стран Европы и Америки. Среди них национально-освободительное движение в Италии и Польше, воссоединение Германии, общественная жизнь Англии, политический строй в США и др. Много внимания Герцен уделил определению роли народных масс в истории, анализу национального вопроса, критике расистских теорий.

И естественно, что, став свидетелем нового этапа в истории международного рабочего и социалистического движения, связанного с именами К. Маркса и Ф. Энгельса и созданного ими в 1864 г. Международного Товарищества Рабочих, Герцен «...обратил свои взоры... к Интернационалу...». Это было логическим завершением долгого пути упорных исканий истины великим русским революционером-демократом.

Не имея возможности открыто говорить о проблематике истории нового времени, Грановский перенес центр тяжести своих научных изысканий на средневековье. В университетских курсах, а также публичных чтениях, он, плодотворно решая многие вопросы медиевистики, сумел мастерски использовать материал западного средневековья для обличения николаевского режима.

Грановский считал, что развитие науки, просвещения, моральное совершенствование народа предопределяют развитие человеческого общества по пути прогресса. Вместе с тем для него характерен интерес не только к духовной, но и материальной сфере жизни человека, стремление раскрыть сущность важнейших социальных столкновений.

В условиях, когда изучение истории Реформации и буржуазной революции во Франции XVIII в. было запрещено светской и духовной цензурой 18, Грановский в своих курсах, которые читались им более широко, чем предусматривалось программой, и стали важным явлением в общественной жизни страны, подводил слушателей к пониманию закономерности и прогрессивности исторического процесса, уяснению характера антифеодальных движений народных масс, следствием которых были Реформация и Французская революция 1789—1794 гг.

Однако именно в оценке событий Французской буржуазной революции конца XVIII в. политическая умеренность Грановского обнаруживается весьма четко. Осуждая деятельность якобинцев и отрицая историческую необходимость революционного террора, он склонен был идеализировать жирондистскую партию и ее программу. По его мнению, «Жиронда определила и указала на все процессы, о которых теперь размышляет Европа... Жиронда сошла в могилу чистая и святая, исполнив свое теоретическое назначение» 19.

Революцию 1848 г. во Франции Грановский рассматривал как начало «социальной революции». «Буржуазия,— писал он,— опять собирает силы, но угнетенные не спят. Они покрыли Париж баррикадами, и это было в полном смысле классовое восстание пролетариев...»20. Он отмечал, что буржуазия из страха перед народными массами покончила с республиканскими учреждениями и вернулась к монархическим традициям.

В последние годы жизни либеральная тенденция в творчестве Грановского стала усиливаться, что было отражением эволюции всего русского либерализма в связи с обострением классовой борьбы в стране накануне реформ 1861 г.

Исторические условия рассматриваемого периода во многом отличались от обстановки 40-х годов, когда протекала деятельность первых представителей русской революционной демократии— В. Г. Белинского и А. И. Герцена. В России назревала революционная ситуация. Господствующим классам противостояло закрепощенное крестьянство, заинтересованное в революционном уничтожении крепостничества и всех его последствий.

Исходным пунктом воззрений революционеров-демократов на исторический процесс было признание лежащих в его основе объективных закономерностей, открытие которых они считали главнейшей задачей исторической науки. Стержнем исторической концепции русских революционеров-демократов являлось положение о творческой и определяющей роли в истории народных масс. Исторический процесс они признавали противоречивым и скачкообразным. Борьбу нового со старым, прогрессивных социальных сил с реакционными, осужденными историей на гибель, считали законом истории.

Корни борьбы трудящихся за социальное освобождение революционеры-демократы видели в первую очередь в потребностях экономики. Наиболее глубоко соответствующие выводы обосновывал Н. Г. Чернышевский. Приводя мысль английского историка Г. Т. Бокля о том, что «история движется развитием знания», он заявлял: «Если дополним это верное понятие политико-экономическим принципом, по которому и умственное развитие, как политическое и всякое другое, зависит от обстоятельств экономической жизни, то получим полную истину: развитие двигалось успехами знания, которые преимущественно обусловливались развитием трудовой жизни и средств материального существования»21. Тем самым Чернышевский ближе других революционеров-демократов подошел к материалистическому пониманию истории.

Однако при отдельных материалистических догадках в истолковании исторического процесса идеологи революционно-демократического направления не смогли до конца понять всемирно-исторической роли пролетариата и продолжали считать главной движущей силой исторического прогресса развитие знаний, просвещения, идейные побуждения людей.

Стремясь обратить революционный опыт всемирной истории на службу подготовке и победоносному осуществлению народной революции в России, революционные демократы наиболее пристально изучали переломные периоды в истории стран Запада. В этой связи история нового времени с XVIII в. не случайно оказалась в центре их интересов.

Так, Н. Г. Чернышевский особое внимание уделил анализу исторических предпосылок Французской революции конца XVIII в. В статье «Тюрго» (1858) он верно оценил общую обстановку во Франции накануне революции и, несмотря на цензурные препятствия, сумел показать неотвратимость революционных преобразований и беспочвенность надежд Тюрго на возможность предупреждения революции с помощью реформ сверху. Этот вывод Чернышевского приобретал особое значение и политический смысл в условиях назревания революционной ситуации в России. Он был направлен против реформистских устремлений либералов.

Самые значительные из работ Чернышевского по истории Западной Европы посвящены истории Франции с 1814 до 1858 г. Это прежде всего статьи «Борьба партий во Франции при Людовике XVIII и Карле X» (1858), «Кавеньяк» (1858), «Франция при Людовике—Наполеоне» (1858), «Июльская монархия» (1860).

Очень верно характеризует Чернышевский перемены во Франции в результате июльской революции 1830 г. Не отрицая ее прогрессивного значения (она закрепила результаты революции 1789—1794 гг.), Чернышевский как последовательный демократ подчеркивает тот несомненный факт, что она тем не менее обманула ожидания широких масс. «Что же выиграл,— спрашивает он,— простой народ, силою которого среднее сословие освободилось от своих противников?». И отвечает: «Разумеется, он не получил ничего».

В статье «Кавеньяк», опубликованной в «Современнике», Чернышевский разоблачал политическую ограниченность и классовое своекорыстие партии «трехцветных республиканцев». Клеймя жестокости Кавеньяка при подавлении июньского восстания парижских рабочих, Чернышевский доказывал, что, разгромив и разоружив рабочий люд столицы, буржуазные республиканцы 1848 г. расчистили путь бонапартистской реакции.

Революционеры-демократы стремились правильно понять исторический смысл и значение крупнейших событий не только прошлого, но и современности в ряде стран мира. Так, Н. А. Добролюбов в серии своих так называемых итальянских статей, печатавшихся з «Современнике» в 1860—1861 гг., подробно осветил развитие событий в Италии в конце 50-х — начале 60-х годов, связанных с борьбой итальянского народа за национальную независимость и воссоединение страны, очевидцем многих из которых он был. Симпатии Добролюбова, как и других демократических деятелей России, были целиком на стороне Гарибальди и его сподвижников.

Беспощадно разоблачая либерализм, Добролюбов избрал в качестве основной мишени графа Кавура, чья политика и дипломатия сводились в первую очередь к «искусству оттягивать время и выжидать обстоятельства». Добролюбов подчеркивал, что если бы в Италии осуществилось объединение снизу, то Кавур предпочел бы «неаполитанскую и римскую реакции и даже чуть ли не австрийское господство» 24.

Уделяя большое внимание разоблачению политики наполеоновской Франции по отношению к Италии, предательской деятельности императора и французских правящих кругов, «привыкших смотреть на Италию не только как на свою собственность, но даже больше, как на имение, находящееся у них в опеке», Добролюбов утверждал, что только народ «своим решительным требованием национального единства... парализовал все усилия французской политики...».

Большой интерес к событиям в Италии проявляли также Чернышевский и Герцен. Они стремились в первую очередь привлечь внимание читателей к действиям народных масс в борьбе за воссоединение страны. С этих же позиций подходили революционные демократы и к анализу актуальных проблем политической жизни славянских народов, горячо ратуя за их объединение в борьбе за свободу и независимость.

В критике революционерами-демократами буржуазных порядков значительное место занимают проблемы США. Н. Г. Чернышевский прямо заявлял, что Америка «еще имеет много унизительных недостатков в общественной жизни...», «что до сих пор на ней довольно много очень грязных пятен». И самым грязным пятном на США Н. Г. Чернышевский считал невольничество. Вопрос о борьбе с рабством был для него тем более близок, поскольку он сливался с вопросом об освобождении русского крестьянства от крепостной неволи, который являлся тогда основным для России. Н. Г. Чернышевский тщательно следил за событиями, происходившими в Америке 50—60-х годов, и горячо приветствовал всякое проявление борьбы против невольничества. Он живо откликнулся на сообщение о восстании Джона Брауна, расценивая его как событие международной важности. «По своему размеру,— писал Чернышевский,— случай этот очень многозначителен как первый в своем роде»27. Еще в ноябре 1859 г. он писал в «Современнике»: «Без всякого сомнения, борьба станет принимать постепенно новый характер, и аболиционисты через несколько времени отомстят за первых своих мучеников — Брауна, предводителя горстки людей, геройски сражавшихся в Гарперс-Ферри, и его неустрашимых товарищей... Границы рабства, до сих пор расширявшиеся, начнут стесняться под напором свободных людей Севера и Запада»28. А когда война началась, Чернышевский призывал к ведению ее пореволюционному, к вовлечению в ряды сражавшихся северян освобожденных негров и ратовал за полное уничтожение рабства в ходе войны, за фактическое уравнение негров в правах с белыми.

Разоблачая сущность американской буржуазной демократии, Н. Г. Чернышевский выступал тем самым против русских и иных либералов, преклонявшихся перед половинчатыми реформами, перед буржуазным правопорядком, установившимся в Западной Европе и США. Он стремился раскрыть характер подлинной демократии, которая, по его мнению, могла быть установлена в России только в результате победоносной крестьянской революции.

Деятельность Н. Г. Чернышевского и Н. А. Добролюбова получила самую высокую оценку К. Маркса и Ф. Энгельса, считавших, что их труды, как и работы представителей исторической и критической школы в русской литературе, стоят неизмеримо «...выше всего того, что создано в этом отношении в Германии и Франции официальной исторической наукой»29. Недаром основоположники марксизма называли Чернышевского и Добролюбова «двумя социалистическими Лессингами», кровно заинтересованными в освобождении народа, верящими в революцию, в могучий подъем народных масс.

В мрачный период российской реакции 60-х годов большую роль в деле борьбы с самодержавием, защиты эксплуатируемых народных масс сыграл критик и публицист революционер-демократ Дмитрий Иванович Писарев (1840—1868).

Круг вопросов, поднятых Писаревым, весьма значителен. Вынужденный в силу цензурных условий чаще обращаться к историческим сюжетам, чем к темам современности, он затронул целый ряд проблем всемирной истории. Подчеркивая закономерность общественного развития, Писарев старался провести тезис о том, что социальный прогресс — результат борьбы передовых и реакционных сил. Отсюда естественны его выводы о праве народа на революцию, о решающей роли народных масс в истории.

Впервые достаточно развернуто вопрос о неизбежности революции был поставлен Писаревым в большой статье «Меттерних», опубликованной в ноябре—декабре 1861 г. в «Русском слове», а в еще более решительной форме год спустя в статье «Русское правительство под покровительством Шедо-Ферроти», ставшей причиной его ареста и заключения в Петропавловскую крепость.

Вопрос о революции занимал видное место и в последующий период деятельности Писарева. Получив возможность в силу некоторого смягчения цензурных условий глубже анализировать важнейшие проблемы мировой истории, он уделяет большое внимание обзору Французской буржуазной революции конца XVIII в. В серии статей, начиная с «Исторических эскизов», написанных еще в Петропавловской крепости, а также в работах «Исторические идеи Огюста Конта», «Генрих Гейне», «Французский крестьянин в 1789 году» Писарев исследует революционные события во Франции, которые способствовали, по его словам, тому, что «феодализм был вырван с корнем» и в течение одного десятилетия «был сделан невероятно громадный и совершенно бесповоротный шаг вперед...» после того, как «множество авгиасовых стойл»30 было сметено навсегда.

Во второй половине 60-х годов, пристально наблюдая за подъемом массового рабочего движения в Западной Европе, Писарев все чаще и чаще обращался к проблеме классов и классовой борьбы. В статье «Школа и жизнь» (1865) он пытался осмыслить положение пролетариата, причем, отмечая, что рабочий вопрос в «русской жизни» еще не скоро приобретет ту остроту, которую он имеет в Западной Европе, делал вывод: «эта чаша» не минует Россию. Поэтому, считал он, следует решать данную проблему, исходя из «поучительных ошибок» западных соседей. Писарев прямо указывал, что будущность Западной Европы зависит в первую очередь от того, каким путем будет решен рабочий вопрос. И тут же утверждал, что он может быть решен «только самими работниками». Признание важнейшей роли в историческом развитии за рабочим классом определило отсутствие в мировоззрении Писарева народнических тенденций.

Следует, однако, отметить и слабые стороны мировоззрения Писарева. Иногда он шел на некоторые уступки позитивизму в понимании общественного развития, переоценивал роль географической среды, а также естественнонаучных знаний в историческом процессе.

Исторические взгляды выдающихся представителей русской революционной демократии 40—60-х годов XIX в. свидетельствуют о воздействии на них демократических и революционных традиций Запада. В свою очередь, идейный подъем, столь зримо обозначившийся тогда в России, оказал большое влияние на общий ход мирового революционного процесса.