Шапиро Историография (1982)
Петровские реформы и русская историография. В. Н. Татищев
Петровские реформы оказали значительное воздействие на всю культурную жизнь России, и в том числе на историографию. Правда, в средних учебных заведениях, созданных при Петре Великом, история как особый предмет не преподавалась. Как отметил С. Л. Пештич, такого рода предмета не было в программах цифирных школ и Школы навигацких наук, и только в частной школе Феофана Прокоповича было предусмотрено преподавание истории.1 Но появление военных и гражданских светских учебных заведений, введение более легкого для восприятия гражданского алфавита и печатание светских книг, появление газеты и другие меры культурного характера способствовали последующим успехам в деле создания и распространения исторической литературы. Первым историко-пуб-лицистическим произведением, напечатанным гражданским алфавитом, было «Рассуждение о причинах свейской войны» П. П. Шафирова, выдержавшее за шесть лет три издания тиражом в 20 тыс. экземпляров.
Особо должно быть отмечено развитие светского образования, освобождение научных знаний и всей культуры от преобладающего влияния церкви и религии. Без такой секуляризации науки и культуры в России невозможно было создание в послепетровское время новой, нетеологической дворянско-абсолютистской концепции русской истории и развитие исторической критики религиозных мифов и легенд о чудесах, невозможно было утверждение построений, в которых события совершались без вмешательства божественных сил.
Соответствующее поручение было дано справщику московской типографии Ф. Поликарпову. Петр не забывал о своем поручении, знакомился с опытами Поликарпова, но остался не вполне доволен ими, хотя и наградил автора двумястами рублями. «История» Поликарпова никогда не была напечатана.3 Больше в этом отношении повезло «Ядру Российской истории», написанному А. И. Манкиевым во время его пребывания в шведском плену в период Северной войны. «Ядро» было напечатано в 1770 г. Но поскольку к моменту издания оно уже безнадежно устарело, да и в момент написания не отличалось новизной трактовок, нет надобности на нем особо останавливаться.
Новые черты исторического познания, о которых шла речь в прошлой лекции, в петровское время ярко проявились в тех опубликованных произведениях, которые были посвящены новей-, шей истории, прежде всего Северной войне и в меньшей степени реформам. Историей войны и реформ заняты были виднейшие военные и политические соратники Петра. Мы уже упоминали «Историю Петра Великого» Феофана Прокоповича4 и «Рассуждение о причинах Свейской войны» П. П. Шафирова. В составлении «Гистории Свейской войны», которая в рукописных редакциях начала XVIII в. называлась «Журнал или поденная записка Петра Великого», принимали участие Шафиров, Проко-пович и другие авторы. Главным редактором всего произведения был сам царь. Он же выступал и в качестве автора представляющих наибольший интерес абзацев. Заслугой С. Л. Пештича является издание выдержек из «Гистории Свейской войны», а также из книги П. П. Шафирова с выделением текстов, принадлежавших царю.
Исходя из новых, чисто светских представлений о справедливости или несправедливости войн, об их гуманности или негуманности, Шафиров старался опровергнуть распространявшиеся шведские утверждения, «будто его величество [царь Петр] оную войну без правильных и законных причин начал». Шафиров доказывал, что Петр «не токмо должен, но и необходимо принужден был начать сию войну против короны шведской», которая «с древних лет» была «непримирительна» и враждебна России. Шафиров писал, что русский государь проявлял в ходе войны «более умеренности и склонности к примирению», чем лерживались «правил» ведения войны, а шведы больше повинны в кровопролитии и разорении многих земель. Само собой разумеется, Шафиров не был беспристрастен в суждениях и именно поэтому старался как можно основательнее документировать свой труд. С. Л. Пештич приводит интересные данные о специальных архивных разысканиях, производившихся для подборадипломатических русско-шведских документов и договоров XVI XVII вв., необходимых П. П. Шафирову.
«Гистория Свейской войны» написана в духе лучших традиций военной историографии эпохи Древнего мира и периода Возрождения. В ней сообщается о замыслах командования и приводятся данные о силах сторон, об обстановке, в которой осуществлялись эти замыслы. Ход боев излагается с точностью и скрупулезностью. Для истории боевых действий русской армии в Северной войне «Гистория» является незаменимым источником, причем множество драгоценных деталей и оценок внесено рукой Петра Великого. Так, характеризуя значение битвы под Лесной 1708 г., Петр пишет, что такой победы над регулярным войском русская армия до того никогда не одерживала, «и поистинне оная [победа под Лесной] виною всех благополучных наследований России, понеже тут первая проба солдатская была, и людей конечно ободрила, и мать Полтавской баталии».8 Подробно описав ход Полтавского сражения, авторы заключают, что «с легким трудом и малою кровию» достигнута «совершенная виктория (которой подобной мало слыхано)».9 До «Гисто-рии» в русской исторической литературе так внимательно не был проанализирован ход военных действий.
В соответствии с расширившейся при Петре регламентарной деятельностью государства в «Гистории Свейской войны» и в исторических записках видного петровского дипломата Б. И. Куракина находим данные о разнообразных законах и постановлениях петровского правительства. Так, Б. И. Куракин сообщает об указах носить «новоманерное» платье, заведении школы математической, секуляризации монастырских доходов, начале строительства вышневолоцкой водной системы, введении налогов с бань, ульев, мостов и перевозов и о многом другом, что входило в сферу законодательной деятельности петровского правительства.
В первой четверти XVIII в. в России предпринимались шаги к расширению источниковедческой базы исторических работ. Помимо включения в «Гисторию Свейской войны», в книгу Шафирова и в записки Куракина копий и подлинных документов заслуживают внимания и специальные указы Петра Великого об отыскании, копировании и сохранении исторических источников. В 1720 г. он предписал губернаторам и вице-губернаторам «во всех монастырях и епархиях и соборах прежде жалованные грамоты и другие куриозные письма оригинальные, такожде и исторические рукописные и печатные книги пересмотреть и переписать» для присылки в Сенат. А через два года велено было прислать в Синод для снятия копий «древних лет рукописные на хартиях и на бумаге церковные и гражданские летописцы, степенные, и хронографы и прочие» источники, хранившиеся в епархиях и монастырях.' ' Схожие предписания издавались неоднократно. У В петровское время и по распоряжению Петра были начаты исторические исследования выдающегося русского историка, географа и этнографа XVIII в. Василия Никитича Татищева (1686—1750 гг.). В. Н. Татищев был активным участником реформаторской деятельности петровского правительства, выступавшим на военном, дипломатическом и административном поприщах. Он принадлежал к аристократическому роду смоленских князей, не пользовавшихся, впрочем, в XVII в. политическим влиянием. Восемнадцати лет от роду поступил на военную службу, и принял участие во вторичной осаде и взятии Нарвы, в Полтавской баталии и в Прутском походе. Татищев участвовал в Аландском конгрессе и выполнял во время и после Северной войны другие дипломатические поручения. В царствование Петра I ему пришлось также выехать на Урал и в Сибирь для руководства горным делом. Во время этой командировки он вошел в конфликт с Никитой Демидовым. «По клевете на меня славного кузнеца,— вспоминал Василий Никитич,— позван я в Москву». Проведенное расследование привело к полному оправданию Татищева, и с Демидова было «доправлено» в его пользу 6000 рублей. Решение было принято «в вышнем суде в присутствии» Петра Великого. В конце петровского царство- „ вания Татищев послан в Швецию знакомиться с горным и монетным делом и мануфактурами, а заодно «смотреть и уведо-миться о политическом состоянии, явных поступках и скрытых намерениях оного государства». Татищеву было также поручено «наведаться тамо о людех ученых и призвать в профессоры» в организуемую Российскую Академию наук.'2
В послепетровское время Василий Никитич был членом Монетной конторы в Москве. В 1730 г. участвовал в составлении шляхетских проектов политического преобразования России. Он предлагал в этот момент расширить сословные права и привилегии дворянства и даже учредить-выборный от господствующего сословия Сенат. Однако олигархические претензии верхов-ников были ему глубоко антипатичны. Впоследствие Татищев охарактеризовал отказ Анны Иоанновны выполнять условия подписанных ею кондиций «отрешением оного беспутства» и с большим удовлетворением констатировал, что сохранение самодержавия созершилось «к пользе, силе, чести и славе государя и государства».13 Татищев, как и другие дворяне, выступил в 1730 г. сторонником некоторых конституционных ограничений сомодержавия. Однако они решительно предпочитали самодержавие олигархии. Да и самые умеренные конституционные прожекты очень непрочно обосновывались в их сознании. Во всяком случае, во второй половине 1730-х годов в трудах Татищева эти прожекты никак не проявлялись.
Бироновский режим был глубоко антипатичен Татищеву и дворянам его круга. А с А. П. Волынским и с привлеченными по его делу «конфидентами» (сообщниками) у Василия Никитича были тесные связи. По свидетельству самого Василия Никитича, Бирои «говорил, яко бы Татищев главный враг немцев». Обвиненный во взяточничестве, Татищев до 1734 г. находился под судом, затем его освободили от суда и вновь послали на Урал «для размножения заводов»Одно время Татищев возглавлял Оренбургское правление и со старанием и настойчивостью подавлял Башкирское восстание, а позднее был назначен астрахански губернатором. Но лишенный «знатной» протекции в Петербурге, был отстранен от всякой административной деятельности. Над ним вновь нависла угроза суда. И под этой угрозой он доживал свои дни в подмосковной деревне. Лишь за день до смерти к Татищеву приехал курьер с сообщением о снятии с него всех обвинений и с указом о награждении орденом Александра Невского. В. Н. Татищев орден не принял, сославшись на то, что дни его сочтены.
К смерти же он готовился со всяческой предусмотрительностью: заказал себе гроб и велел отрыть на кладбище могилу.
Легко заметить, что биография В. Н. Татищева мало походит на биографии ученых-теоретиков. Активная практическая деятельность должна была, конечно, оказать влияние и на ход научной работы, и на его научные воззрения. Будучи участником преобразований петровского времени, Татищев был лишен черт сибаритства, лени и расслабленности, столь распространенных среди людей его класса в допетровский период. Чтобы соорать материал для «Истории Российской», осмыслить его и превратить в несколько томов, нужно было много сил и времени, которые к тому же отнимала работа в государственном аппарате.
В. Н. Татищев был патриотом. Но как и другие деятели петровского времени, он стремился заимствовать полезное из-за рубежа, чем отличался от официальных историков-патриотов XVII в. Борьбу с западными порицателями русской истории, утверждавшими, что Россия «исторей древних не имела», В. Н. Татищев считал своей главной задачей. Но ему не было присуще пренебрежительно-враждебное отношение к истории других государств и к историкам других национальностей, он находил знание собственной истории для русских полезнее, чем знание иностранных историй. Однако не следует забывать, «что без знания иностранных своя не будет ясна и достаточна».14
На первых порах административная и дипломатическая работа Татищева протекала под руководством одного из самых образованных соратников Петра Великого — Я. В. Брюса, который заметил склонности и способность своего молодого сотрудника заниматься наукой. В 1719 г., по рекомендации Брюса, Петр «изволил, по словам Татищева, определить» его «к сочинению обстоятельной российской географии с ландкартами». Составляя планы этой большой работы, Василий Никитич пришел к выводу о необходимости серьезно заняться древней русской историей. Так, В. Н. Татищев приступил к подготовке и написанию «Истории Российской» — выдающегося произведения, отнявшего у ее автора около тридцати лет, но, к сожалению, не завершенного. «История» состоит из четырех частей: первая посвящена древнейшей истории страны и доводится до 860 г., вторая — охватывает время от Рюрика до татарского нашествия, третья — «от пришествия татар до опровержения власти их Иоанном Великим» и четвертая — от Ивана III (которого Татищев именовал Иоанном Великим) до воцарения Михаила Федоровича в 1613 г.
Ранее других была написана вторая часть «Истории». Первоначальный ее вариант был подготовлен и доставлен в Петербург в 1739 г. В замечаниях, сделанных на привезенную рукопись, новгородский епископ Амвросий указывал, что некоторые места «для простого народа стропотны». Сюда он относил сомнения Татищева в возможности посещения Андреем Первозванным Киева и Новгорода, его сомнения в разных чудесах и нелестные отзывы о монастырях. Хотя автор и смягчил некоторые антицерковные суждения, поборники старых теологических взглядов на русскую историю, именуемые Татищевым людьми «злостными», не удержали свой «язык от порицания». Находились также критики, ругавшие автора за то, что он «о сладкоречии... не прилежен».
В 1746 г. Татищев переслал доработанную вторую часть в Петербург в Академию наук.'6 Рукопись состояла из основного текста, расположенного в летописной манере по годам и на «древнем наречии», т. е. на языке, близком к старинным летописям, и из примечаний, в которых объясняются неясные места и предлагается авторская трактовка летописных известий с их критическим разбором. Рукопись и на сей раз не была опубликована. Продолжая работу, автор счел необходимым излагать историю не «древним наречием», а современным языком. Добавим также, что в конце 1740-х годов в его руки попала так называемая Иоакимовская летопись, относящаяся к XVII в., но ошибочно признанная им древней. В результате в 1749— 1750 гг. была написана новая, вторая, редакция второй части «Истории».
В первую часть «Истории», законченную в 1748—1749 гг., вошли сведения о скифах, сарматах и других народах, населявших Восточную Европу, и прежде всего о древнейших судьбах славян. При этом автора особенно интересовали проблемы этногенетических связей между народами.
Одновременно с переработкой и составлением второй редакции второй части «Истории» и с написанием первой ее части Татищев в 1740-е годы подготовил материалы и писал третью и четвертую части. Хотя работа и не была завершена (примечания не составлены, некоторые разделы еще носили фрагментарный характер), все же было создано цельное историческое произведение, начиная с древнейших времен и кончая бурными событиями начала XVII в.
Должно было пройти без малого двадцать лет, прежде чем в 1768 г. «Историю» начали печатать. А что касается последней, четвертой, части, то она вовсе затерялась и вышла из печати лишь после обнаружения ее М. П. Погодиным в 1840-е годы. Полное же научное издание «Истории Российской» было осуществлено по инициативе академика М. Н. Тихомирова в 1960-е годы. Среди ученых, подготовивших это семитомное издание, нужно в первую очередь отметить С. Н. Валка. Но несмотря на то, что «История Российская» долгое время на могла пробить себе путь к широкому читателю, такие виднейшие историки XVIII в., как М. В. Ломоносов, Г. Ф. Миллер, М. М. Щербатов и А. Л. Шлецер, широко пользовались ею.
Кроме «Истории Российской» перу В. Н. Татищева принадлежит ряд других трудов. К их числу относится «Разговор двух приятелей о пользе наук и училищ». Помимо обстоятельных доказательств важности, насущной необходимости распространения просвещения и «высоких филозовских» наук здесь развиваются философские воззрения самого автора и дается обоснование идей естественного права. Ряд соображений в пользу своей концепции русской истории Татищев выдвигает и в записке «о правлении государственном», отражающей споры дворян, собравшихся в 1730 г. в Москве. Отдельные мысли по истории рассыпаны и в экономических сочинениях. В настоящее время мы располагаем превосходным научным изданием всех этих сочинений.
Основываясь на теории естественного права и общественного договора, Татищев писал о «естестве», которое нас учит тому, что необъединенный в сообщество человек («единственный», как его именует Татищев) не способен создать себе спокойную жизнь и приобретать «пользу и удовольствие». Так обосновывается необходимость договоров о сообществе, начиная с простейшего договора мужа с женой, и на примере этого договора доказывается, что «никакое сообщество, малое или великое, без начальства и власти быть не может». Уже в семье властелином и главою становится мужчина, поскольку он «от естества» обладает большей способностью, т. е. большим проворством, искусством, силой или «можностью». Умножение детей привело к необходимости сообщества родового, тоже основанного на твердой власти и родовом «правительстве». Забота родовладыки о своих «чадах и приимышах», а также благодарность и верность последних лежат в основе родового сообщества. Подобные патриархальные отношения легли затем в основу монархического правления: «монарх яко отец, а подданные яко чада почитаются». '8 Однако прежде чем возникла монархия и другие формы государства, по Татищеву, появились сообщества домов-ные или хозяйственные. Если первым сообществом была семья, вторым — род, включавший кроме разросшейся семьи и приимы-шей, то третья форма сообщества включала также служителей — холопов. Домовное сообщество основывалось на добровольном договоре будущих господ и будущих холопов. По мере размножения людей на земле некоторым, особенно старым, «з достаточным имением и смыслом», не хватало сил для работы и со-мообороны, у других же были здоровье, молодость и силы, но не было искусства и необходимого «наставления». Эти последние «согласились на таком договоре, что старейший имеет власть» ими повелевать и «на все полезное наставлять», а «младший» обязался все «повеления» старшего «прилежно исполнять». Принявший в услужение становился господином, а «поддавшиеся служители» именовались холопами.19 Так идеи общественного договора используются у Татищева (как и у Вольфа и Пуфен-дорфа) для объяснения и оправдания холопства. Татищев считал, что вопросы морали, закона естественного и политики даны у Христиана Вольфа лучше, чем у прочих ученых. Высоко Татищев ценил и Пуфендорфа. Что же касается «Князя» Макьявелли и «Левиафана» Гоббса, то эти книги он считал «более вредительными нежели полезными» (Там же, с. 359).
В. Н. Татищев отделял вытекающее из договора холопство от насильственного порабощения и отличал холопство от рабства. Власть господина над холопами уподобляется власти родительской. Господин не причиняет вреда своим служителям (холопам, крепостным), а неприятель, насильственно захвативший раба, имеет власть поступать с ним по своей воле. Сообщества, в которых господствует такое насильственное порабощение, нельзя считать «порядочными». Поэтому раб или невольник имеют право «неволи своея свободиться, если только случай улучит». А поскольку холопство происходит из договора, холопы «не имеют власти своему господину возпротивиться». К крепостным крестьянам этот запрет относился в полной мере.
Позднее домовных сообществ возникли их объединения в городах и других селениях. У греков они именовались ПОНЯТИЯМИ или правлениями гражданскими. Причинами их появления являлись грабежи и убийства, вызванные возрастанием зависти, ненависти н злости в сердцах нечестивых. Но кроме насилий в числе причин появления государств Татищев называет развитие ремесел и торгового обмена, не позволявшее ограничиваться рамками домовных сообществ и требовавшие создания гражданского правления и начальства. Дело, видимо, началось с собраний хозяев домов «для всякого совета и суда». Имели место и общие сходы для обсуждения важных дел.22
В трактовке проблемы возникновения государства Татищев стоял ближе к Грецию, чем к Гоббсу. У последнего первобытное естественное состояние выступало лишенным какого-либо развития и изменения. Кроме того, оно характеризовалось отсутствием земледелия, промышленности и даже общества. Поэтому не понятно, почему потребность в государстве возникла не раньше, чем оно было создано. Гроций же связывал возникновение потребности в государстве с развитием земледелия, скотоводства и ремесла. Но земледелие, скотоводство и ремесло создают условия для возникновения государства лишь тем, что развивают изобретательность, хитрость и соревнование, которые, в свою очередь, приводят к увеличению числа насилий и зверской дикости. И именно для борьбы с насилием и дикостью люди создали государство.
Последующая разработка идеи общественного договора в XVII — начале XVIII вв. заключалась не только в ее приспособлении к теологическим концепциям и к дворянско-крепо-стническим интересам. Философы и историки замечали слабость построений Гроция и особенно Гоббса. В. Н. Татищев принадлежал к ученым, которые стали рассматривать образование государств не как одноактный и никак не связанный с изменчивыми условиями жизни переход от войны всех против всех к государству, а как длительный процесс. Татищеву как историку, изучавшему древнейшие судьбы своего и других народов, именно такой подход представлялся правильным. После первого шага по пути к образованию государств, заключавшегося в собраниях домохозяев для решения отдельных вопросов, а также общих собраний домовных сообществ был сделан следующий шаг. Он заключался в избрании «неколико способнейших к правлению» людей. Так возникало аристократическое правление, которое затем было заменено более совершенной формой государства — монархией. Эти представления об этапах складывания государства не означали отхода от теории общественного договора; начало каждого нового этапа сопровождалось новым общественным договором. Образование государства уже представлялось как результат не одного, а серии последовательных общественных договоров.
В. Н. Татищев принадлежал к числу поборников теории естественного права, которые старались примирить ее с теологическими, провиденциалистскими концепциями доброго старого времени. Естественный закон, по его словам, «во всем, паче же в главнейшем согласен с письменным, законом», т. е. со священным писанием. А в числе причин, без которых в человеческой истории ничто «приключиться не может», он различает причины от бога и от человека. Но признавая теоретически возможность провиденциалистского объяснения событий, Татищев на практике не приводит в своей «Истории» никаких причин от бога. В какой-то мере признание теологического объяснения событий нужно было Василию Никитичу, чтобы избежать обвинений со стороны церкви. Ведь даже такой далекий от церковного мракобесия представитель духовенства, как Феофан Про-копович, выразил недовольство рационализмом Татищева, когда тот позволил себе сказать, что царь Соломон написал «Песнь песней», «распалясь похотью к царевне египетской».
Татищев должен был считаться с тем, что, минуя церковную цензуру, нелегко будет печатать свои сочинения, и тем не менее он высказывал неодобрительные отзывы о духовенстве: упадок просвещения после татарского нашествия был вызван ослаблением власти государей и увеличением значения духовных, а им «для приобретения больших доходов и власти полезнее явилось народ в темноте неведения и суеверия содержать». В «Разговоре двух приятелей о пользе наук и училищ» церковь обвиняется в том, что такие «высокого ума и науки люди, как Ян Гус, Коперник, Галилей, Декарт и Пуфендорф, были невинно оклеветаны и преданы проклятию от пап». Признавая существование святой, или, «лучше сказать, божественной», а также церковной истории, Татищев отделял от них гражданскую, или светскую, историю, которой он занимался и в которой на деле не оставлял места для провиденциализма.
При этом у Татищева мы встречаем рассуждения не об истории, а об историях древних, новых и «настоясчих времен». Эти многочисленные истории не связывались в единый последовательно идущий процесс. И все же представление о повторяющихся в силу неизменности естественной природы человека историях сочетается у Татищева с представлениями о развитии и изменчивости человеческого общества. Суть этого развития заключается в умственном росте человечества. Он насчитывает три великих «способа всемирного умопросвясчения»: 1) от «обретения букв», иначе говоря, с появлением письменности, 2) в результате пришествия Христа и 3) «через обретение книг», т. е. книгопечатание. Усматривая в просвещении и совершенствовании человеческого разума сущность поступательного движения истории, Василий Никитич в своей классификации исторических наук наряду со священной, церковной и светской историями определяет в качестве самостоятельной отрасли историю «наук и ученых». Если мы вспомним о ранее названных этапах образования государств, мы должны будем признать, что идеи общественного развития не были ему чужды.
Татищев принимает аристотелеву классификацию государств и признает, что в городах-государствах и других ограниченных по размерам областях демократия способна сохранить спокойствие и может быть полезна. В более крупных, но от нападения «не весьма опасных» государствах (вроде окруженной морями Англии) аристократия «довольно способною быть может». В обширных же государствах с открытыми границами «нужно быть монархии». Монархия особенно необходима там, «где народ учением и разумом не просвясчен» и потому должен содержаться в страхе. Обращаясь к опыту мировой истории, Татищев старается доказать, что как превращение демократии в аристократию, так и превращение республик в монархии способствовало росту могущества и славе государств. Падение же великих монархий оборачивалось для государств бедою. При этом падение монархий древнего мира связано было с «дерзновениями» подданных «власть монархов уменьшать».
Для России искони характерно было не просто монархическое правление, а правление «самовластных государей». Они обеспечивали спокойствие и безопасность еще в те далекие времена, когда славяне входили с состав народов, именуемых греками общим названием скифы. В течение многих столетий славяне «ненарушимо содержали» самовластных государей.
Когда умер славянский князь Гостомысл, не оставив мужских наследников, «начали люди сами меж собою владеть», что привело к междоусобицам и отсутствию справедливости. Воюя друг с другом, славяне «себя, более нежели неприятели, разоряли». Приняв престол, Рюрик «наипаче самовластие утвердил». В. Н. Татищев именовал Рюрика, Олега, Игоря и князей, занимавших после Игоря киевский стол, великими князьями. Он признавал, что эти великие князья «немало удельных князей под собою имели», но держали их в страхе как людей подвластных. Великокняжеский стол передавался по наследству «порядком первородства» или по назначению государем своего преемника. Это и обеспечивало процветание Руси во времена Владимира I, Ярослава I и Владимира Мономаха. Но после смерти сына Мономаха Мстислава Владимировича «все оное чрез междуусобие наследников разорилось». Ранее подвластные великому князю князья стали почитать его равным себе и не оставили ему ничего, кроме титула. «И тако учинилась аристократия, но беспорядочная».
Были великие князья, которые прославили себя делами, мудростью и кротостью, но «беспутство» младших князей вновь и вновь порождало междоусобицы и кровопролитие. «И чрез то дался свободный способ татаром» разорить и покорить Русь. Угасание «самодержавства» привело не только к монгольскому завоеванию, но и к захвату многих русских земель литовскими князьями, которые отреклись от подданства великим русским князьям и провозгласили себя князьями великими. Новгород, Псков и Полоцк установили демократические правительства и уничтожили у себя власть великих князей. Мнение Татищева об усилении в период монгольского ига власти духовенства уже было выше отмечено. Как видим, монгольское иго и другие малопривлекательные черты периода монгольского ига выводятся у В. Н. Татищева из ослабления власти самодержавных государей и из замены самодержавия аристократией.
Иван III «совершенную монархию восстановил» и ввел закон о передаче престола одному сыну. Остальные наделялись лишь небольшими владениями и полностью подчинялись власти и суду великого князя. Благодаря этому Россия не только избавилась от монгольского ига, ко завоевала Казань и Астрахань. Если бы не бунты и измены «некоторых безпутных вельмож», Ивану IV удалось бы удержать и Ливонию, и часть Литвы, в которую было вошли его войска. Новые беды обрушились на страну после смерти Грозного, особенно «при без-путном и коварном избрании царем Шуйского», когда некоторые вельможи задумали ограничить власть царя и соединить монархию с аристократией, а после лишения Шуйского престола даже установили «сущую аристократию», передав власть семибоярщине. От этого правительства государство пришло в крайнее разорение и упадок. Ликвидацию вредных для государства аристократических черт правления Татищев связывал не с Земским собором 1613 г. и не с избранием Михаила Романова на царство, а с укреплением власти Алексеем Михайловичем. Но в полной мере возродить самодержавие Алексею Михайловичу не удалось, и главной причиной тому был властолюбивый патриарх Никон. Лишь Петр Великий велел выкинуть из указов формулу «государь указал и бояре приговорили». А чтобы имя бояр впредь никого не «соблажняло», Петр отменил и его.
После смерти Петра «некоторый коварный вельможи по умножению власти своей вымыслили учредить Верховный тайный совет». После смерти Петра II верховники пытались лишить царя «всея власти», а себе присвоить даже большую власть, чем вельможи обычно сосредоточивают при аристократии. Это «безпутство» было «отрешено Анной Ивановной по челобитной Л60 персон 24 февраля 1730 года» к «пользе, силе, чести и славе государя и государства».
Эта схема русской истории, изложенная В. Н. Татищевым в 25-й главе первого тома и раззиваемая им в последующих томах «Истории» и в других произведениях, убеждала его читателей, «сколько монархическое правление государству нашему протчих полезнее, чрез которое богатство, сила и слава государства умножается, а чрез протчие умаляется и гаснет».
Татищевская концепция, подобно концепциям русских историков XVI—XVII вв., должна была служить идеологической опорой самодержавного строя. Однако система аргументов Татищева существенно отлична от аргументов официальных историков Московской Руси. Уже в допетровское время легенда о происхождении русских государей от императора Августа стала подвергаться сомнениям и критике.32 В. Н. Татищев именует ее басней.33 Историки XVI—XVII вв. обосновывали правомерность самодержавия аргументами теологическими и генеалогическими, или, точнее говоря, мнимо генеалогическими, тогда как татищевская концепция основывается на утверждениях о преимуществах самодержавия, по сравнению с аристократией и демократией, на доказательствах его благодетельной исторической роли, на убеждении в том, что только оно соответствует естественным нуждам русского народа и прежде всего нуждам в спокойствии и могуществе государства. С разными отклонениями концепция русской истории В. Н. Татищева держалась в XVIII и в начале XIX вв. Ее обычно именуют дворян ской концепций, хотя точнее было бы ее именовать дворянско-абсолю-. тистской.
Мы уже знаем, что в первой части своей «Истории» Татищев исследует древнейшие судьбы страны. Необходимо отметить, что при этом он имел возможность опереться на труды приглашенного в 1726 г. в Российскую Академию наук немецкого ученого Готлиба Зигфрида Байера (1693—1738 гг.). Байер еще в школе свободно говорил по-латыни, а затем изучал древние и восточные языки, читал в подлинниках произведения античных, византийских и северных средневековых писателей. При поразительном знании языков Байер не удосужился изучить русский, хотя провел в России около десяти лет и занимался ее историей. Понятно, что сюжеты его ученых занятий были связаны как раз с тематикой первой части татищевской «Истории». В «Комментариях» Академии наук Байер напечатал статьи «О происхождении и древнем местожительстве скифов», «О местоположении скифов во времена Геродота», «О киммерийцах», «О варягах», «О первом походе руссов на Константинополь», «Происхождение руссов», «География Руси и соседних областей в 948 г. из Константина Багрянородного», «География Руси и соседних областей в 948 г. из северных писателей» и др. По подсчетам С. Л. Пешти-ча, если собрать все статьи Байера вместе, то они составили бы около 800 страниц, что равняется объему двух из одиннадцати томов «Комментариев» Академии наук.
В своих статьях Байер выдвигал и отстаивал теорию норман -ского происхождения Руси, за что подвергался резкому осуждению многих антинорманистов. Но отрицание норманистских воззрений Байера отнюдь не позволяет третировать его как «бездарного и малоразвитого» человека (так его характеризовал М. Н. Тихомиров) . Гораздо ближе к истине стоял В. К- Яцунский, считавший, что историко-географические исследования Байера «сыграли полезную роль в нашей науке».35 Татищев далеко не всегда принимал мнения Байера и исправил многие допущенные им из-за незнания русского языка ошибки и неточности, однако признавал, что труды Байера ему «многое неизвестное открыли».36
В духе традиций XVII в. Байер, а иногда и Татищев уделяли много внимания символической этимологии и решали многие вопросы исторической географии и этнографии на основании схожести и мнимой схожести звучаний топонимов, гидронимов, наименований народов и личных имен. М. В. Ломоносов возмущался тем, что Байер «весьма смешным и непозволительным образом» перевертывал имена русских князей (так что из Ольги вышла Аллогия, из Владимира — Валдамар, Валетмар и Валмар, из Всеволода — Визавалдур и т. д.). Таким образом, отмечал Ломоносов, имя Байер можно произвести от бурлак.37 Не следует думать, что тут проявлялась нарочитая фальсификация или малограмотность Байера. Подобные этимологические упражнения были в духе времени. Для примера приведем слова В. Н. Татищева: «Изборск во имя Избора, который у сармат Кунигард».38
Продолжая традиции символической этимологии XVII в., Байер и Татищев в своих историко-географических и этногене-тических изысканиях ушли значительно вперед. Первая особенность символической этимологии в их рассуждениях заключается в том, что они проявляют большую осторожность, когда речь идет о выведении народов от библейских персонажей. Так, Татищев писал, что выводить Москву от имени библейского Мосоха нельзя, так как это «с древними писатели не согласует».39 Однако в другом месте, очевидно, из опасений навлечь на себя нападки церковников Василий Никитич говорит, что не берет на себя задачу опровержения «мудрейшего мнения» о Мосохе и только полагает необходимым его рассмотреть. Отвергает Татищев и легенду, бытовавшую в русской и польской литературе XVI— — XVII вв., о происхождении скифов от Скифа и славян от его брата Словена, внуков или правнуков Яфета сына Ноя. Тут уже Татищев проявляет большую решительность, поскольку он не обнаруживает в Библии таких имен, как Скиф и Сло-вен.40
Вторая особенность символической этимологии в рассуждениях Байера и Татищева заключается в расширении источниковедческой базы, более глубоком, чем в XVII в., использовании античных историков и географов, привлечении исторической и географической литературы средневековья. Именно поэтому статьями Байера и первой частью «Истории» Татищева широко пользовались историки XVIII в.
Наконец, важная особенность трудов Байера и Татищева, относящихся к древней истории страны,— значительно больший их критицизм, по сравнению с русскими и польскими историческими произведениями XVI—XVII вв. Так, Байер считал басней утверждение о происхождении Ливонии от некоего римлянина Либона, прибывшего на Балтику с флотом из Италии. Опровергая это утверждение, Байер добавлял, что искоренить басни гораздо труднее, чем их выдумать.
Приведя различные мнения о прои
Особо должно быть отмечено развитие светского образования, освобождение научных знаний и всей культуры от преобладающего влияния церкви и религии. Без такой секуляризации науки и культуры в России невозможно было создание в послепетровское время новой, нетеологической дворянско-абсолютистской концепции русской истории и развитие исторической критики религиозных мифов и легенд о чудесах, невозможно было утверждение построений, в которых события совершались без вмешательства божественных сил.
Соответствующее поручение было дано справщику московской типографии Ф. Поликарпову. Петр не забывал о своем поручении, знакомился с опытами Поликарпова, но остался не вполне доволен ими, хотя и наградил автора двумястами рублями. «История» Поликарпова никогда не была напечатана.3 Больше в этом отношении повезло «Ядру Российской истории», написанному А. И. Манкиевым во время его пребывания в шведском плену в период Северной войны. «Ядро» было напечатано в 1770 г. Но поскольку к моменту издания оно уже безнадежно устарело, да и в момент написания не отличалось новизной трактовок, нет надобности на нем особо останавливаться.
Новые черты исторического познания, о которых шла речь в прошлой лекции, в петровское время ярко проявились в тех опубликованных произведениях, которые были посвящены новей-, шей истории, прежде всего Северной войне и в меньшей степени реформам. Историей войны и реформ заняты были виднейшие военные и политические соратники Петра. Мы уже упоминали «Историю Петра Великого» Феофана Прокоповича4 и «Рассуждение о причинах Свейской войны» П. П. Шафирова. В составлении «Гистории Свейской войны», которая в рукописных редакциях начала XVIII в. называлась «Журнал или поденная записка Петра Великого», принимали участие Шафиров, Проко-пович и другие авторы. Главным редактором всего произведения был сам царь. Он же выступал и в качестве автора представляющих наибольший интерес абзацев. Заслугой С. Л. Пештича является издание выдержек из «Гистории Свейской войны», а также из книги П. П. Шафирова с выделением текстов, принадлежавших царю.
Исходя из новых, чисто светских представлений о справедливости или несправедливости войн, об их гуманности или негуманности, Шафиров старался опровергнуть распространявшиеся шведские утверждения, «будто его величество [царь Петр] оную войну без правильных и законных причин начал». Шафиров доказывал, что Петр «не токмо должен, но и необходимо принужден был начать сию войну против короны шведской», которая «с древних лет» была «непримирительна» и враждебна России. Шафиров писал, что русский государь проявлял в ходе войны «более умеренности и склонности к примирению», чем лерживались «правил» ведения войны, а шведы больше повинны в кровопролитии и разорении многих земель. Само собой разумеется, Шафиров не был беспристрастен в суждениях и именно поэтому старался как можно основательнее документировать свой труд. С. Л. Пештич приводит интересные данные о специальных архивных разысканиях, производившихся для подборадипломатических русско-шведских документов и договоров XVI XVII вв., необходимых П. П. Шафирову.
«Гистория Свейской войны» написана в духе лучших традиций военной историографии эпохи Древнего мира и периода Возрождения. В ней сообщается о замыслах командования и приводятся данные о силах сторон, об обстановке, в которой осуществлялись эти замыслы. Ход боев излагается с точностью и скрупулезностью. Для истории боевых действий русской армии в Северной войне «Гистория» является незаменимым источником, причем множество драгоценных деталей и оценок внесено рукой Петра Великого. Так, характеризуя значение битвы под Лесной 1708 г., Петр пишет, что такой победы над регулярным войском русская армия до того никогда не одерживала, «и поистинне оная [победа под Лесной] виною всех благополучных наследований России, понеже тут первая проба солдатская была, и людей конечно ободрила, и мать Полтавской баталии».8 Подробно описав ход Полтавского сражения, авторы заключают, что «с легким трудом и малою кровию» достигнута «совершенная виктория (которой подобной мало слыхано)».9 До «Гисто-рии» в русской исторической литературе так внимательно не был проанализирован ход военных действий.
В соответствии с расширившейся при Петре регламентарной деятельностью государства в «Гистории Свейской войны» и в исторических записках видного петровского дипломата Б. И. Куракина находим данные о разнообразных законах и постановлениях петровского правительства. Так, Б. И. Куракин сообщает об указах носить «новоманерное» платье, заведении школы математической, секуляризации монастырских доходов, начале строительства вышневолоцкой водной системы, введении налогов с бань, ульев, мостов и перевозов и о многом другом, что входило в сферу законодательной деятельности петровского правительства.
В первой четверти XVIII в. в России предпринимались шаги к расширению источниковедческой базы исторических работ. Помимо включения в «Гисторию Свейской войны», в книгу Шафирова и в записки Куракина копий и подлинных документов заслуживают внимания и специальные указы Петра Великого об отыскании, копировании и сохранении исторических источников. В 1720 г. он предписал губернаторам и вице-губернаторам «во всех монастырях и епархиях и соборах прежде жалованные грамоты и другие куриозные письма оригинальные, такожде и исторические рукописные и печатные книги пересмотреть и переписать» для присылки в Сенат. А через два года велено было прислать в Синод для снятия копий «древних лет рукописные на хартиях и на бумаге церковные и гражданские летописцы, степенные, и хронографы и прочие» источники, хранившиеся в епархиях и монастырях.' ' Схожие предписания издавались неоднократно. У В петровское время и по распоряжению Петра были начаты исторические исследования выдающегося русского историка, географа и этнографа XVIII в. Василия Никитича Татищева (1686—1750 гг.). В. Н. Татищев был активным участником реформаторской деятельности петровского правительства, выступавшим на военном, дипломатическом и административном поприщах. Он принадлежал к аристократическому роду смоленских князей, не пользовавшихся, впрочем, в XVII в. политическим влиянием. Восемнадцати лет от роду поступил на военную службу, и принял участие во вторичной осаде и взятии Нарвы, в Полтавской баталии и в Прутском походе. Татищев участвовал в Аландском конгрессе и выполнял во время и после Северной войны другие дипломатические поручения. В царствование Петра I ему пришлось также выехать на Урал и в Сибирь для руководства горным делом. Во время этой командировки он вошел в конфликт с Никитой Демидовым. «По клевете на меня славного кузнеца,— вспоминал Василий Никитич,— позван я в Москву». Проведенное расследование привело к полному оправданию Татищева, и с Демидова было «доправлено» в его пользу 6000 рублей. Решение было принято «в вышнем суде в присутствии» Петра Великого. В конце петровского царство- „ вания Татищев послан в Швецию знакомиться с горным и монетным делом и мануфактурами, а заодно «смотреть и уведо-миться о политическом состоянии, явных поступках и скрытых намерениях оного государства». Татищеву было также поручено «наведаться тамо о людех ученых и призвать в профессоры» в организуемую Российскую Академию наук.'2
В послепетровское время Василий Никитич был членом Монетной конторы в Москве. В 1730 г. участвовал в составлении шляхетских проектов политического преобразования России. Он предлагал в этот момент расширить сословные права и привилегии дворянства и даже учредить-выборный от господствующего сословия Сенат. Однако олигархические претензии верхов-ников были ему глубоко антипатичны. Впоследствие Татищев охарактеризовал отказ Анны Иоанновны выполнять условия подписанных ею кондиций «отрешением оного беспутства» и с большим удовлетворением констатировал, что сохранение самодержавия созершилось «к пользе, силе, чести и славе государя и государства».13 Татищев, как и другие дворяне, выступил в 1730 г. сторонником некоторых конституционных ограничений сомодержавия. Однако они решительно предпочитали самодержавие олигархии. Да и самые умеренные конституционные прожекты очень непрочно обосновывались в их сознании. Во всяком случае, во второй половине 1730-х годов в трудах Татищева эти прожекты никак не проявлялись.
Бироновский режим был глубоко антипатичен Татищеву и дворянам его круга. А с А. П. Волынским и с привлеченными по его делу «конфидентами» (сообщниками) у Василия Никитича были тесные связи. По свидетельству самого Василия Никитича, Бирои «говорил, яко бы Татищев главный враг немцев». Обвиненный во взяточничестве, Татищев до 1734 г. находился под судом, затем его освободили от суда и вновь послали на Урал «для размножения заводов»Одно время Татищев возглавлял Оренбургское правление и со старанием и настойчивостью подавлял Башкирское восстание, а позднее был назначен астрахански губернатором. Но лишенный «знатной» протекции в Петербурге, был отстранен от всякой административной деятельности. Над ним вновь нависла угроза суда. И под этой угрозой он доживал свои дни в подмосковной деревне. Лишь за день до смерти к Татищеву приехал курьер с сообщением о снятии с него всех обвинений и с указом о награждении орденом Александра Невского. В. Н. Татищев орден не принял, сославшись на то, что дни его сочтены.
Легко заметить, что биография В. Н. Татищева мало походит на биографии ученых-теоретиков. Активная практическая деятельность должна была, конечно, оказать влияние и на ход научной работы, и на его научные воззрения. Будучи участником преобразований петровского времени, Татищев был лишен черт сибаритства, лени и расслабленности, столь распространенных среди людей его класса в допетровский период. Чтобы соорать материал для «Истории Российской», осмыслить его и превратить в несколько томов, нужно было много сил и времени, которые к тому же отнимала работа в государственном аппарате.
В. Н. Татищев был патриотом. Но как и другие деятели петровского времени, он стремился заимствовать полезное из-за рубежа, чем отличался от официальных историков-патриотов XVII в. Борьбу с западными порицателями русской истории, утверждавшими, что Россия «исторей древних не имела», В. Н. Татищев считал своей главной задачей. Но ему не было присуще пренебрежительно-враждебное отношение к истории других государств и к историкам других национальностей, он находил знание собственной истории для русских полезнее, чем знание иностранных историй. Однако не следует забывать, «что без знания иностранных своя не будет ясна и достаточна».14
На первых порах административная и дипломатическая работа Татищева протекала под руководством одного из самых образованных соратников Петра Великого — Я. В. Брюса, который заметил склонности и способность своего молодого сотрудника заниматься наукой. В 1719 г., по рекомендации Брюса, Петр «изволил, по словам Татищева, определить» его «к сочинению обстоятельной российской географии с ландкартами». Составляя планы этой большой работы, Василий Никитич пришел к выводу о необходимости серьезно заняться древней русской историей. Так, В. Н. Татищев приступил к подготовке и написанию «Истории Российской» — выдающегося произведения, отнявшего у ее автора около тридцати лет, но, к сожалению, не завершенного. «История» состоит из четырех частей: первая посвящена древнейшей истории страны и доводится до 860 г., вторая — охватывает время от Рюрика до татарского нашествия, третья — «от пришествия татар до опровержения власти их Иоанном Великим» и четвертая — от Ивана III (которого Татищев именовал Иоанном Великим) до воцарения Михаила Федоровича в 1613 г.
Ранее других была написана вторая часть «Истории». Первоначальный ее вариант был подготовлен и доставлен в Петербург в 1739 г. В замечаниях, сделанных на привезенную рукопись, новгородский епископ Амвросий указывал, что некоторые места «для простого народа стропотны». Сюда он относил сомнения Татищева в возможности посещения Андреем Первозванным Киева и Новгорода, его сомнения в разных чудесах и нелестные отзывы о монастырях. Хотя автор и смягчил некоторые антицерковные суждения, поборники старых теологических взглядов на русскую историю, именуемые Татищевым людьми «злостными», не удержали свой «язык от порицания». Находились также критики, ругавшие автора за то, что он «о сладкоречии... не прилежен».
В 1746 г. Татищев переслал доработанную вторую часть в Петербург в Академию наук.'6 Рукопись состояла из основного текста, расположенного в летописной манере по годам и на «древнем наречии», т. е. на языке, близком к старинным летописям, и из примечаний, в которых объясняются неясные места и предлагается авторская трактовка летописных известий с их критическим разбором. Рукопись и на сей раз не была опубликована. Продолжая работу, автор счел необходимым излагать историю не «древним наречием», а современным языком. Добавим также, что в конце 1740-х годов в его руки попала так называемая Иоакимовская летопись, относящаяся к XVII в., но ошибочно признанная им древней. В результате в 1749— 1750 гг. была написана новая, вторая, редакция второй части «Истории».
В первую часть «Истории», законченную в 1748—1749 гг., вошли сведения о скифах, сарматах и других народах, населявших Восточную Европу, и прежде всего о древнейших судьбах славян. При этом автора особенно интересовали проблемы этногенетических связей между народами.
Одновременно с переработкой и составлением второй редакции второй части «Истории» и с написанием первой ее части Татищев в 1740-е годы подготовил материалы и писал третью и четвертую части. Хотя работа и не была завершена (примечания не составлены, некоторые разделы еще носили фрагментарный характер), все же было создано цельное историческое произведение, начиная с древнейших времен и кончая бурными событиями начала XVII в.
Должно было пройти без малого двадцать лет, прежде чем в 1768 г. «Историю» начали печатать. А что касается последней, четвертой, части, то она вовсе затерялась и вышла из печати лишь после обнаружения ее М. П. Погодиным в 1840-е годы. Полное же научное издание «Истории Российской» было осуществлено по инициативе академика М. Н. Тихомирова в 1960-е годы. Среди ученых, подготовивших это семитомное издание, нужно в первую очередь отметить С. Н. Валка. Но несмотря на то, что «История Российская» долгое время на могла пробить себе путь к широкому читателю, такие виднейшие историки XVIII в., как М. В. Ломоносов, Г. Ф. Миллер, М. М. Щербатов и А. Л. Шлецер, широко пользовались ею.
Кроме «Истории Российской» перу В. Н. Татищева принадлежит ряд других трудов. К их числу относится «Разговор двух приятелей о пользе наук и училищ». Помимо обстоятельных доказательств важности, насущной необходимости распространения просвещения и «высоких филозовских» наук здесь развиваются философские воззрения самого автора и дается обоснование идей естественного права. Ряд соображений в пользу своей концепции русской истории Татищев выдвигает и в записке «о правлении государственном», отражающей споры дворян, собравшихся в 1730 г. в Москве. Отдельные мысли по истории рассыпаны и в экономических сочинениях. В настоящее время мы располагаем превосходным научным изданием всех этих сочинений.
Основываясь на теории естественного права и общественного договора, Татищев писал о «естестве», которое нас учит тому, что необъединенный в сообщество человек («единственный», как его именует Татищев) не способен создать себе спокойную жизнь и приобретать «пользу и удовольствие». Так обосновывается необходимость договоров о сообществе, начиная с простейшего договора мужа с женой, и на примере этого договора доказывается, что «никакое сообщество, малое или великое, без начальства и власти быть не может». Уже в семье властелином и главою становится мужчина, поскольку он «от естества» обладает большей способностью, т. е. большим проворством, искусством, силой или «можностью». Умножение детей привело к необходимости сообщества родового, тоже основанного на твердой власти и родовом «правительстве». Забота родовладыки о своих «чадах и приимышах», а также благодарность и верность последних лежат в основе родового сообщества. Подобные патриархальные отношения легли затем в основу монархического правления: «монарх яко отец, а подданные яко чада почитаются». '8 Однако прежде чем возникла монархия и другие формы государства, по Татищеву, появились сообщества домов-ные или хозяйственные. Если первым сообществом была семья, вторым — род, включавший кроме разросшейся семьи и приимы-шей, то третья форма сообщества включала также служителей — холопов. Домовное сообщество основывалось на добровольном договоре будущих господ и будущих холопов. По мере размножения людей на земле некоторым, особенно старым, «з достаточным имением и смыслом», не хватало сил для работы и со-мообороны, у других же были здоровье, молодость и силы, но не было искусства и необходимого «наставления». Эти последние «согласились на таком договоре, что старейший имеет власть» ими повелевать и «на все полезное наставлять», а «младший» обязался все «повеления» старшего «прилежно исполнять». Принявший в услужение становился господином, а «поддавшиеся служители» именовались холопами.19 Так идеи общественного договора используются у Татищева (как и у Вольфа и Пуфен-дорфа) для объяснения и оправдания холопства. Татищев считал, что вопросы морали, закона естественного и политики даны у Христиана Вольфа лучше, чем у прочих ученых. Высоко Татищев ценил и Пуфендорфа. Что же касается «Князя» Макьявелли и «Левиафана» Гоббса, то эти книги он считал «более вредительными нежели полезными» (Там же, с. 359).
В. Н. Татищев отделял вытекающее из договора холопство от насильственного порабощения и отличал холопство от рабства. Власть господина над холопами уподобляется власти родительской. Господин не причиняет вреда своим служителям (холопам, крепостным), а неприятель, насильственно захвативший раба, имеет власть поступать с ним по своей воле. Сообщества, в которых господствует такое насильственное порабощение, нельзя считать «порядочными». Поэтому раб или невольник имеют право «неволи своея свободиться, если только случай улучит». А поскольку холопство происходит из договора, холопы «не имеют власти своему господину возпротивиться». К крепостным крестьянам этот запрет относился в полной мере.
Позднее домовных сообществ возникли их объединения в городах и других селениях. У греков они именовались ПОНЯТИЯМИ или правлениями гражданскими. Причинами их появления являлись грабежи и убийства, вызванные возрастанием зависти, ненависти н злости в сердцах нечестивых. Но кроме насилий в числе причин появления государств Татищев называет развитие ремесел и торгового обмена, не позволявшее ограничиваться рамками домовных сообществ и требовавшие создания гражданского правления и начальства. Дело, видимо, началось с собраний хозяев домов «для всякого совета и суда». Имели место и общие сходы для обсуждения важных дел.22
В трактовке проблемы возникновения государства Татищев стоял ближе к Грецию, чем к Гоббсу. У последнего первобытное естественное состояние выступало лишенным какого-либо развития и изменения. Кроме того, оно характеризовалось отсутствием земледелия, промышленности и даже общества. Поэтому не понятно, почему потребность в государстве возникла не раньше, чем оно было создано. Гроций же связывал возникновение потребности в государстве с развитием земледелия, скотоводства и ремесла. Но земледелие, скотоводство и ремесло создают условия для возникновения государства лишь тем, что развивают изобретательность, хитрость и соревнование, которые, в свою очередь, приводят к увеличению числа насилий и зверской дикости. И именно для борьбы с насилием и дикостью люди создали государство.
Последующая разработка идеи общественного договора в XVII — начале XVIII вв. заключалась не только в ее приспособлении к теологическим концепциям и к дворянско-крепо-стническим интересам. Философы и историки замечали слабость построений Гроция и особенно Гоббса. В. Н. Татищев принадлежал к ученым, которые стали рассматривать образование государств не как одноактный и никак не связанный с изменчивыми условиями жизни переход от войны всех против всех к государству, а как длительный процесс. Татищеву как историку, изучавшему древнейшие судьбы своего и других народов, именно такой подход представлялся правильным. После первого шага по пути к образованию государств, заключавшегося в собраниях домохозяев для решения отдельных вопросов, а также общих собраний домовных сообществ был сделан следующий шаг. Он заключался в избрании «неколико способнейших к правлению» людей. Так возникало аристократическое правление, которое затем было заменено более совершенной формой государства — монархией. Эти представления об этапах складывания государства не означали отхода от теории общественного договора; начало каждого нового этапа сопровождалось новым общественным договором. Образование государства уже представлялось как результат не одного, а серии последовательных общественных договоров.
Татищев должен был считаться с тем, что, минуя церковную цензуру, нелегко будет печатать свои сочинения, и тем не менее он высказывал неодобрительные отзывы о духовенстве: упадок просвещения после татарского нашествия был вызван ослаблением власти государей и увеличением значения духовных, а им «для приобретения больших доходов и власти полезнее явилось народ в темноте неведения и суеверия содержать». В «Разговоре двух приятелей о пользе наук и училищ» церковь обвиняется в том, что такие «высокого ума и науки люди, как Ян Гус, Коперник, Галилей, Декарт и Пуфендорф, были невинно оклеветаны и преданы проклятию от пап». Признавая существование святой, или, «лучше сказать, божественной», а также церковной истории, Татищев отделял от них гражданскую, или светскую, историю, которой он занимался и в которой на деле не оставлял места для провиденциализма.
При этом у Татищева мы встречаем рассуждения не об истории, а об историях древних, новых и «настоясчих времен». Эти многочисленные истории не связывались в единый последовательно идущий процесс. И все же представление о повторяющихся в силу неизменности естественной природы человека историях сочетается у Татищева с представлениями о развитии и изменчивости человеческого общества. Суть этого развития заключается в умственном росте человечества. Он насчитывает три великих «способа всемирного умопросвясчения»: 1) от «обретения букв», иначе говоря, с появлением письменности, 2) в результате пришествия Христа и 3) «через обретение книг», т. е. книгопечатание. Усматривая в просвещении и совершенствовании человеческого разума сущность поступательного движения истории, Василий Никитич в своей классификации исторических наук наряду со священной, церковной и светской историями определяет в качестве самостоятельной отрасли историю «наук и ученых». Если мы вспомним о ранее названных этапах образования государств, мы должны будем признать, что идеи общественного развития не были ему чужды.
Татищев принимает аристотелеву классификацию государств и признает, что в городах-государствах и других ограниченных по размерам областях демократия способна сохранить спокойствие и может быть полезна. В более крупных, но от нападения «не весьма опасных» государствах (вроде окруженной морями Англии) аристократия «довольно способною быть может». В обширных же государствах с открытыми границами «нужно быть монархии». Монархия особенно необходима там, «где народ учением и разумом не просвясчен» и потому должен содержаться в страхе. Обращаясь к опыту мировой истории, Татищев старается доказать, что как превращение демократии в аристократию, так и превращение республик в монархии способствовало росту могущества и славе государств. Падение же великих монархий оборачивалось для государств бедою. При этом падение монархий древнего мира связано было с «дерзновениями» подданных «власть монархов уменьшать».
Для России искони характерно было не просто монархическое правление, а правление «самовластных государей». Они обеспечивали спокойствие и безопасность еще в те далекие времена, когда славяне входили с состав народов, именуемых греками общим названием скифы. В течение многих столетий славяне «ненарушимо содержали» самовластных государей.
Когда умер славянский князь Гостомысл, не оставив мужских наследников, «начали люди сами меж собою владеть», что привело к междоусобицам и отсутствию справедливости. Воюя друг с другом, славяне «себя, более нежели неприятели, разоряли». Приняв престол, Рюрик «наипаче самовластие утвердил». В. Н. Татищев именовал Рюрика, Олега, Игоря и князей, занимавших после Игоря киевский стол, великими князьями. Он признавал, что эти великие князья «немало удельных князей под собою имели», но держали их в страхе как людей подвластных. Великокняжеский стол передавался по наследству «порядком первородства» или по назначению государем своего преемника. Это и обеспечивало процветание Руси во времена Владимира I, Ярослава I и Владимира Мономаха. Но после смерти сына Мономаха Мстислава Владимировича «все оное чрез междуусобие наследников разорилось». Ранее подвластные великому князю князья стали почитать его равным себе и не оставили ему ничего, кроме титула. «И тако учинилась аристократия, но беспорядочная».
Были великие князья, которые прославили себя делами, мудростью и кротостью, но «беспутство» младших князей вновь и вновь порождало междоусобицы и кровопролитие. «И чрез то дался свободный способ татаром» разорить и покорить Русь. Угасание «самодержавства» привело не только к монгольскому завоеванию, но и к захвату многих русских земель литовскими князьями, которые отреклись от подданства великим русским князьям и провозгласили себя князьями великими. Новгород, Псков и Полоцк установили демократические правительства и уничтожили у себя власть великих князей. Мнение Татищева об усилении в период монгольского ига власти духовенства уже было выше отмечено. Как видим, монгольское иго и другие малопривлекательные черты периода монгольского ига выводятся у В. Н. Татищева из ослабления власти самодержавных государей и из замены самодержавия аристократией.
Иван III «совершенную монархию восстановил» и ввел закон о передаче престола одному сыну. Остальные наделялись лишь небольшими владениями и полностью подчинялись власти и суду великого князя. Благодаря этому Россия не только избавилась от монгольского ига, ко завоевала Казань и Астрахань. Если бы не бунты и измены «некоторых безпутных вельмож», Ивану IV удалось бы удержать и Ливонию, и часть Литвы, в которую было вошли его войска. Новые беды обрушились на страну после смерти Грозного, особенно «при без-путном и коварном избрании царем Шуйского», когда некоторые вельможи задумали ограничить власть царя и соединить монархию с аристократией, а после лишения Шуйского престола даже установили «сущую аристократию», передав власть семибоярщине. От этого правительства государство пришло в крайнее разорение и упадок. Ликвидацию вредных для государства аристократических черт правления Татищев связывал не с Земским собором 1613 г. и не с избранием Михаила Романова на царство, а с укреплением власти Алексеем Михайловичем. Но в полной мере возродить самодержавие Алексею Михайловичу не удалось, и главной причиной тому был властолюбивый патриарх Никон. Лишь Петр Великий велел выкинуть из указов формулу «государь указал и бояре приговорили». А чтобы имя бояр впредь никого не «соблажняло», Петр отменил и его.
После смерти Петра «некоторый коварный вельможи по умножению власти своей вымыслили учредить Верховный тайный совет». После смерти Петра II верховники пытались лишить царя «всея власти», а себе присвоить даже большую власть, чем вельможи обычно сосредоточивают при аристократии. Это «безпутство» было «отрешено Анной Ивановной по челобитной Л60 персон 24 февраля 1730 года» к «пользе, силе, чести и славе государя и государства».
Эта схема русской истории, изложенная В. Н. Татищевым в 25-й главе первого тома и раззиваемая им в последующих томах «Истории» и в других произведениях, убеждала его читателей, «сколько монархическое правление государству нашему протчих полезнее, чрез которое богатство, сила и слава государства умножается, а чрез протчие умаляется и гаснет».
Татищевская концепция, подобно концепциям русских историков XVI—XVII вв., должна была служить идеологической опорой самодержавного строя. Однако система аргументов Татищева существенно отлична от аргументов официальных историков Московской Руси. Уже в допетровское время легенда о происхождении русских государей от императора Августа стала подвергаться сомнениям и критике.32 В. Н. Татищев именует ее басней.33 Историки XVI—XVII вв. обосновывали правомерность самодержавия аргументами теологическими и генеалогическими, или, точнее говоря, мнимо генеалогическими, тогда как татищевская концепция основывается на утверждениях о преимуществах самодержавия, по сравнению с аристократией и демократией, на доказательствах его благодетельной исторической роли, на убеждении в том, что только оно соответствует естественным нуждам русского народа и прежде всего нуждам в спокойствии и могуществе государства. С разными отклонениями концепция русской истории В. Н. Татищева держалась в XVIII и в начале XIX вв. Ее обычно именуют дворян ской концепций, хотя точнее было бы ее именовать дворянско-абсолю-. тистской.
Мы уже знаем, что в первой части своей «Истории» Татищев исследует древнейшие судьбы страны. Необходимо отметить, что при этом он имел возможность опереться на труды приглашенного в 1726 г. в Российскую Академию наук немецкого ученого Готлиба Зигфрида Байера (1693—1738 гг.). Байер еще в школе свободно говорил по-латыни, а затем изучал древние и восточные языки, читал в подлинниках произведения античных, византийских и северных средневековых писателей. При поразительном знании языков Байер не удосужился изучить русский, хотя провел в России около десяти лет и занимался ее историей. Понятно, что сюжеты его ученых занятий были связаны как раз с тематикой первой части татищевской «Истории». В «Комментариях» Академии наук Байер напечатал статьи «О происхождении и древнем местожительстве скифов», «О местоположении скифов во времена Геродота», «О киммерийцах», «О варягах», «О первом походе руссов на Константинополь», «Происхождение руссов», «География Руси и соседних областей в 948 г. из Константина Багрянородного», «География Руси и соседних областей в 948 г. из северных писателей» и др. По подсчетам С. Л. Пешти-ча, если собрать все статьи Байера вместе, то они составили бы около 800 страниц, что равняется объему двух из одиннадцати томов «Комментариев» Академии наук.
В своих статьях Байер выдвигал и отстаивал теорию норман -ского происхождения Руси, за что подвергался резкому осуждению многих антинорманистов. Но отрицание норманистских воззрений Байера отнюдь не позволяет третировать его как «бездарного и малоразвитого» человека (так его характеризовал М. Н. Тихомиров) . Гораздо ближе к истине стоял В. К- Яцунский, считавший, что историко-географические исследования Байера «сыграли полезную роль в нашей науке».35 Татищев далеко не всегда принимал мнения Байера и исправил многие допущенные им из-за незнания русского языка ошибки и неточности, однако признавал, что труды Байера ему «многое неизвестное открыли».36
В духе традиций XVII в. Байер, а иногда и Татищев уделяли много внимания символической этимологии и решали многие вопросы исторической географии и этнографии на основании схожести и мнимой схожести звучаний топонимов, гидронимов, наименований народов и личных имен. М. В. Ломоносов возмущался тем, что Байер «весьма смешным и непозволительным образом» перевертывал имена русских князей (так что из Ольги вышла Аллогия, из Владимира — Валдамар, Валетмар и Валмар, из Всеволода — Визавалдур и т. д.). Таким образом, отмечал Ломоносов, имя Байер можно произвести от бурлак.37 Не следует думать, что тут проявлялась нарочитая фальсификация или малограмотность Байера. Подобные этимологические упражнения были в духе времени. Для примера приведем слова В. Н. Татищева: «Изборск во имя Избора, который у сармат Кунигард».38
Продолжая традиции символической этимологии XVII в., Байер и Татищев в своих историко-географических и этногене-тических изысканиях ушли значительно вперед. Первая особенность символической этимологии в их рассуждениях заключается в том, что они проявляют большую осторожность, когда речь идет о выведении народов от библейских персонажей. Так, Татищев писал, что выводить Москву от имени библейского Мосоха нельзя, так как это «с древними писатели не согласует».39 Однако в другом месте, очевидно, из опасений навлечь на себя нападки церковников Василий Никитич говорит, что не берет на себя задачу опровержения «мудрейшего мнения» о Мосохе и только полагает необходимым его рассмотреть. Отвергает Татищев и легенду, бытовавшую в русской и польской литературе XVI— — XVII вв., о происхождении скифов от Скифа и славян от его брата Словена, внуков или правнуков Яфета сына Ноя. Тут уже Татищев проявляет большую решительность, поскольку он не обнаруживает в Библии таких имен, как Скиф и Сло-вен.40
Вторая особенность символической этимологии в рассуждениях Байера и Татищева заключается в расширении источниковедческой базы, более глубоком, чем в XVII в., использовании античных историков и географов, привлечении исторической и географической литературы средневековья. Именно поэтому статьями Байера и первой частью «Истории» Татищева широко пользовались историки XVIII в.
Наконец, важная особенность трудов Байера и Татищева, относящихся к древней истории страны,— значительно больший их критицизм, по сравнению с русскими и польскими историческими произведениями XVI—XVII вв. Так, Байер считал басней утверждение о происхождении Ливонии от некоего римлянина Либона, прибывшего на Балтику с флотом из Италии. Опровергая это утверждение, Байер добавлял, что искоренить басни гораздо труднее, чем их выдумать.
Приведя различные мнения о прои
