Шапиро Историография (1982)
Лекция 4. Историография киевской руси. «повесть временных лет»
Основным жанром русской средневековой исторической литературы является летописание. О времени его возникновения в науке нет единого мнения, хотя все исследователи признают, что дошедшие до нас летописи являются сводами, в состав которых вошли более ранние летописные своды. Начальную часть Лаврентьевской, Ипатьевской и ряда других летописей XIV в. и следующих веков образует «Повесть временных лет» начала XII в. Ее первая редакция, вероятно, принадлежала монаху КиеЕО-Печерского монастыря Нестору и была им доведена до 1113 г. В 1113 г. умер князь Святополк, и Киевский стол занял Владимир Мономах, по инициативе которого игуменом Киевского Выдубецкого монастыря Сильвестром была составлена вторая редакция «Повести», доведенная до 1116 г. Автор третьей редакции, доведенной до 1118 г., неизвестен нам по имени. Уже первая редакция «Повести временных лет» не является произведением одного автора — зто летописный свод, в который входят киевские и новгородские летописные своды XI в.
Такую схему развития древнерусского летописания наметил выдающийся исследователь А. А. Шахматов в конце XIX — начале XX в. Он попытался определить время и место возникновения летописных сводов XI в. и выдвинул гипотезу, согласно которой древнейший киевский свод составлялся с 1039 г. в связи с образованием в Киеве митрополии. Однако эта датировка начала летописного дела на Руси вызвала сомнения у многих последующих исследователей. М. Н. Тихомиров, Л. В. Черепнин и другие историки сочли возможным отодвинуть его к X в., а Б. А. Рыбаков даже к IX в. Некоторые их доводы позволяют считать вероятным существование в X в. исторических повестей о крещении Руси и о других крупных событиях, но, чтобы говорить о существовании летописей в X в., требуются дополнительные изыскания.
В результате сдвигов в социально-экономической структуре феодального общества, заключавшихся в развитии городского хозяйства и его перерастании в хозяйство раннекапиталистиче-ское, возникает новая культура. Эта культура уже в XIV в. проявляется в Италии, а во второй половине XV—XVI вв. распространяется на другие страны Европы. В своеобразной форме и в относительно слабой степени она наблюдалась и в России. Поскольку для деятелей новой культуры характерен повышенный интерес к античности, которую они противопоставляли средневековью, эпоха получила наименование Возрождения, хотя новая идеология и культура отнюдь не ограничивались возрождением античных традиций.
Возрождение было связано с развитием городов и возникновением капиталистического уклада. Однако, новая культура обслуживала не только бюргерство и нарождавшийся класс буржуазии, но и феодальную верхушку общества. Здесь следует отметить, что эпоха Возрождения породила и ранний утопический социализм Томаса Мора и Томмазо Кампанеллы, идеи которых отражали интересы угнетенных народных масс. Таким образом, по своей социальной направленности идеология Возрождения была сложной и не вполне однородной.
Новая идеология проникала в различные области общественной жизни: право, этику, политику, естественные и общественные науки, в частности историографию, литературу и искусства. В разной степени они были обусловлены классовыми интересами. Если в правовой сфере классовые интересы проявлялись особенно интенсивно, то в искусстве и точных науках — сравнительно слабо, хотя борьба с теологическими концепциями и здесь приобрела социальный смысл. Это обстоятельство необходимо учитывать, чтобы понять, почему те или иные идеи Возрождения могли отвечать интересам разных классов.
При несомненных различиях в степени революционности представителей Возрождения они произвели переворот, который Ф. Энгельс назвал величайшим прогрессивным переворотом «из всех пережитых до того времени человечеством». Была сломлена духовная диктатура церкви, и вместо господствовавшей в эпоху средневековья теоцентристской картины мира была выдвинута новая — антропоцентристская. Не бог, а человек был поставлен в центр мироздания. От латинского homo (человек) и studia humana (светские науки) новое мировоззрение получает наименование — гуманизм.
В XV—XVI вв. Англия, Франция и Испания становятся едиными государствами, в сущности основанными на национала ности. Италия и Германия еще долго будут оставаться раз* дробленными, но стремление к преодолению феодальной раздробленности, усилившееся по сравнению с прошедшей эпохой, стремление к сильной власти, способной преодолеть внутренние междоусобицы и защитить государство от иноземных нашествий, эти стремления были характерны и для итальянских, и для немецких гуманистов. Развитие современных европейских наций, складывание современных национальных литературных языков и развитие национального сознания — вот существенные особенности политической жизни эпохи Возрождения. Существенной особенностью политических и правовых воззрений эпохи Возрождения была защита свободной частной собственности и использование в целях этой защиты римского права.
Мораль гуманистов была глубоко чужда средневековой проповеди аскетизма. Они провозглашали идеал свободной, всесторонне развитой личности и настаивали на ее ценности. Выдающийся итальянский гуманист XV в. Лоренцо Валла выступил с трактатом «О наслаждении», в котором доказывает, что истинное благо — это наслаждение. Валла считает недопустимым противопоставление греховных земных благ истинному небесному благу и решительно восстает против христианского аскетизма.4 Этические идеи Лоренцо Баллы не во всем совпадали с идеями других гуманистов, но чуждое аскетизму признание за человеком права наслаждаться земной любовью, красотой природы и искусства, научным творчеством и общением с себе подобными характерно для этики Возрождения. Великий французский писатель первой половины XVI в. Рабле, в соответствии с передовыми идеями своего времени, говорил, что каждый человек вправе быть человеком, как его создала природа, и не должен убивать в себе человеческое естество.
Глубоким интересом к человеку характеризуется литература и искусство эпохи Возрождения. Говоря о произошедшем в это время перевороте в живописи, Анатоль Франс вывел в своем остро сатирическом «Острове пингвинов» благочестивого художкика средневековья, который задохся от одного предчувствия, как будут изображать святых новые художники Возрождения: Они придадут изображениям пагубные сходства с живым существом, оденут их плотью. У святых появятся тела, под одеждой будут чувствоваться человеческие формы. У святой Магдалины будут женские груди, у святой Марфы — живот, у святой Варвары — бедра, у святой Агнесы — ягодицы... Апостолы, проповедники, ученые-богословы и сам бог отец предстанут в образах непотребных стариков, словно мы, грешные...»
В области естественных наук Возрождение ознаменовалось утверждением эмпирического познания вместо схоластики. Напомним гелиоцентрическую систему, выдвинутую Николаем Коперником (1473—1543 гг.) и развитую Джордано Бруно (1548— і600 гг.). А Галилео Галилей (1564—І642 гг.), который кроме огромного вклада в астрономию заложил основы современной динамики... Вместе с другими великими учеными своего времени, эти гиганты мысли и подвижники науки разрушали религиозные мифы о мироздании. «Можно сказать,— писал Ф. Энгельс о Возрождении,— что собственно систематическая экспериментальная наука стала возможной лишь с этого времени».
Эмпиризм и отказ от религиозной схоластики в естествознании должны были дать толчок изучению реальной жизни И отказу от религиозных фантазий в области исторического познания. Подобно ученым античного мира, гуманисты полагали, что•история — учитель жизни и с этой точки зрения особенно необходима государям и военачальникам. При этом гуманисты пошли гораздо дальше ученых античного мира в деле анализа и обобщения исторических фактов и в деле извлечения из этих фактов политических уроков.
Важнейшим достижением гуманистов в области историографии является их отход от провиденциализма, возвращение к принципам античного прагматизма и дальнейшее развитие этих принципов. Античные историки усматривали причины исторических событий в человеческой природе, в свойствах, характерах и стремлениях людей, хотя богам и особенно судьбе они отводили немалую роль. Великим достижением историографии эпохи Возрождения было то, что промысел господек переставал трактоваться как источник исторических событий, а вера в судьбу или в слепой случай была поколеблена.
Гуманизм в историографии проявлялся и в том, что события прошлого (как и настоящего) начгли оцениваться с точки зрения земных, а не небесных интересов. Если средневековое церковное мировоззрение считало человеческую историю странствием по темной долине к полному света и жизни духовному миру будущей жизни, если аскетическая идея сверхчувственного царства божия была основой средневековой культуры, если земную жизнь вместе с браком, семьей, богатством и имением, наукой и искусством средневековое мировоззрение считало более или менее греховным, а отрицание земных благ провозглашалось высшей добродетелью, то гуманизм, наоборот, оценивал исторические события с точки зрения их соответствия интересам и благу людей.
Гуманисты отбросили периодизацию истории по четырем монархиям и идею «вечного Рима», которая была использована в целях возвеличивания Германской империи или Московского государства.
Историки-гуманисты заботливо устраняют из своего повествования мифы, легенды, чудеса, все, что не поддается рациональному объяснению. Отсюда критицизм, отразившийся на подходе к историческому источнику. Говоря о развитии гуманистами исторического источниковедения, нужно прежде всего остановиться на уже упомянутом Лоренцо Валла, который подверг уничтожающей критике один из основополагающих документов папства — «Донацию» (Дар) Константина. Документ этот извещал о крещении императора Константина после его мнимого исцеления от проказы папой Сильвестром І. В благодарность богу и его представителю на земле — папе Константин передает последнему власть в Риме, в Италии и западных провинциях, а сам переносит свою столицу в Византию.
В период борьбы неаполитанского короля с папой Лоренцо Валла написал свой памфлет «О подложном даре Константина». В нем он доказывает невероятность такого дарения с точки зрения психологии государей, готовых пойти на любое преступление, чтобы сохранить и расширить свою власть. Валла обращается к латинским и греческим историкам времени Константина и убеждается в том, что в их произведениях нет никаких упоминаний о даре. Далее, Валла доказывает, что «Константинов дар», документ, якобы данный византийским императором Константином,— фальшивка, составленная через несколько столетий после смерти Константина. При этом используются данные филологии (язык документа поздний) и данные палеографии и археологии (в частности, отсутствие папских монет). Валла изобличает составителей подложного документа в незнании эпохи Константина и в нагромождении нелепостей и несообразностей, в тексте документа.
Памфлет Лоренцо Баллы сыграл крупную роль в борьбе с папством. Он даже понудил Римскую церковь отказаться от «Константинова дара» для обоснования своих претензий на светскую власть. Памфлет представляет собой и выдающийся научный историографический интерес, ибо является первым зрелым памятником источниковедческой критики.9 Доказывая подложность «Константинова дара», Лоренцо Валла пользуется и такими приемами, которые никак не входят в арсенал современного источниковедения, но типичны для историков-гуманистов XV в. Если бы, что, впрочем, невероятно, Константин и задумал подарить папе Рим, его сыновья, близкие и друзья обратились бы к нему со словами: «Неужели ты, который прежде был столь любящим отцом, теперь лишишь своих сыновей наследства, разоришь и отвергнешь их?» И включив в свое произведение мнимую речь родных Константина, Лоренцо Валла затем 'ставит вопрос: «Неужели Константин, если только не считать, что он был вовсе лишен человечности, не был бы тронут этой речью?» Далее приводится такая же вымышленная речь оратора, которого призвали бы сенат и римский народ, чтобы убедить императора в недопустимости дара.10
Включение в историческое повествование правдоподобных, но вымышленных речей было результатом характерного для многих гуманистов XV в. увлечения риторикой (ораторским искусством, красноречием). Увлечение это приводило поборников риторики к включению в историческое повествование напыщенных речей и красивых фраз. Риторика была распространена задолго до XV в., но в эпоху Возрождения она получила такое распространение, что автор ценного курса «Историография средних веков» Е. А. Косминский, говоря о гуманистической историографии в Италии, выделил специальный раздел для риторической школы, противопоставив ей политическую школу.' '
Самым выдающимся политическим историком эпохи Возрождения был Никколб Макьявелли (1469—1527 гг.). Его перу принадлежит «История Флоренции», «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия» (труд этого римского историка был разбит на декады), «Государь» и др.
Макьявелли бичевал господствующий класс феодального общества: «Дворянами называются люди, праздно живущие обильными доходами с своих владений, не имея нужды заниматься земледелием или вообще трудиться, чтобы жить. Люди эти вредны во всякой республике и во всякой стране». Решительно выступая против «непомерного честолюбия и разврата дворянства», Макьявели считал, что обуздать это дворянство могут монархи. Тут отразилась надежда на абсолютного государя, которая была характерна для молодой, поднимающейся, но еще не способной на борьбу за полное уничтожение феодализма буржуазии.
Макьявелли резко порицает римско-католическую церковь, являвшуюся оплотом феодализма. «Наша религия, если и желает нам силы, то не на подвиги, а на терпение. Это учение обессилило мир и предало его в жертву мерзавцам. Когда люди ради рая предпочитают переносить всякие обиды, чем мстить, для мерзавцев открывается обширное и безопасное поприще».
Макьявелли не считал, что необходимо отвергнуть религиозные верования. Более того, он говорил о том, «как необходимо сохранять значение религии» для удержания в государстве согласия и доброго порядка. Сам он не был правоверным христианином, однако полагал, что правители государств «должны поощрять и поддерживать все, что благоприятствует религии, хотя бы считали все это обманом и ложью». Более того, мудрые люди поддерживают веру в чудеса, которые почитаются во всех религиях. Признавая полезными баснословные рассказы о чудесах, Макьявелли сам обходится без них, когда выступает как историк, и в этом отношении, как и в трактовке исторических событий в духе прагматизма, следует традициям самых передовых историков античного мира. Римских пап Макьявелли порицает прежде всего за то, что они препятствовали созданию единого национального государства в Италии. Не будучи в состоянии объединить страну собственными силами, церковь в то же время не позволяла это сделать и другим. Таким образом, отсутствию государственного единства и связанными с этим отсутствием иноземным завоеваниям «итальянцы обязаны никому другому, как церкви».
Макьявелли доказывал, что в своих делах люди «почти всегда идут по проторенной уже дороге и действуют, подражая кому-либо или чему-либо». Им никогда не удается сравниться с теми, кому они подражают, и точно следовать по избранному пути. Но необходимо, чтобы благоразумный человек шел путями великих людей и воспроизводил в своих действиях их «дух и направление». Особенно важны исторические знания для государей и военачальников, которые должны «упражнять свой военный дух... чтением истории: при таком чтении они должны особенно изучать образ действий великих завоевателей», чтобы воспользоваться их опытностью и в то же время избежать их ошибок. На первый взгляд может показаться, что эти высказывания Макьявелли лишь повторяют то определение истории, которое было дано еще в античности — «historia est magistra vitae». Однако, продолжая мысль античных историков, Макьявелли не был только их последователем и подражателем. Прежде всего были значительно расширены временные рамки исторических событий, на которых великий гуманист учил своих читателей. Наряду с древней историей он обращался к урокам средневековья и современной ему эпохи.
Но дело не только в том, что в XVI в. материал истории был шире, чем в начале нашей эры или до нашей эры. Суть, нам представляется, заключалась в том, что никто до Макьявелли не давал такого глубокого политического анализа событий прошлого. Именно в этом смысле можно согласиться с автором «Государя», утверждавшим, что путь, им выбранный, не посещался до него никем.
В книге «Государь» Макьявелли использует опыт истории, чтобы рекомендовать, «как должен действовать государь, чтобы заслужить хорошую репутацию», «какой образ действий должен быть принят государем в отношении войск», «каким образом в государствах всякого рода можно определять степень своей силы» и т. д. Отвечая на вопрос, почему король Неаполитанский, герцог Миланский и другие итальянские государи потеряли свои владения, Макьявелли прежде всего упрекает их в общей ошибке, заключающейся «в неимении достаточного числа войска», а затем в том, что «они навлекли на себя ненависть народа» или «не сумели обезопасить себя от честолюбия своих вельмож». «Пусть итальянские государи, которые после продолжительного владычества потеряли свои государства, не обвиняют свою судьбу, а пеняют на собственное ничтожество. Подобно большинству людей, во время затишья они не думали о буре и в спокойное время не предполагали, что обстоятельства могут перемениться».1 7
Наиболее глубокий для своего времени анализ причин внутриполитических и внешнеполитических успехов и неудач выдвинули Макьявелли в ранг крупнейшего представителя политической школы гуманистической историографии. Уроки истории, которые он преподносит правителям республик и монархий, не имеют ничего общего с морализированием средневековых историков, видевших в неудачах наказание за грехи, а в успехах — поощрение за благочестие.
Уроки истории, преподносимые Макьявелли, представлялись особенно поучительными, потому что основывались на учении о единстве и неизменности человеческой природы. Природа людей, по убеждению Макьявелли, столь же мало меняется во времени, как небо, солнце и стихии. Вот несколько его высказываний на этот счет. «Люди живут и умирают всегда сообразно одним и тем же законам». «Размышляя об историческом ходе событий, я прихожу к выводу, что в нем всегда одинаково много добра и зла». Правда, древние государства изменялись вследствие перемены нравов, «но мир сам по себе всегда оставался один и тот же». «Чтобы знать, что случится, достаточно проследить, что было». «Все человеческие дела делаются людьми, которые имели и всегда будут иметь одни и те же страсти, поэтому они неизбежно должны давать одинаковые результаты».
Рассматривая историю как результат сознательной деятельности людей и их свободного волеизъявления, Макьявелли не отрицает и роли судьбы. Он признает, что многие великие события происходят «как бы наперекор всяким человеческим соображениям». Весьма возможно, «что судьба управляет половиною наших действий» и «оставляет по крайней мере другую половину на наш произвол». Но человек способен сопротивляться превратностям судьбы, которая сравнивается с половодьем: оно тем страшнее и опустошительнее, чем меньше человек создает против нее плотин, насыпей и других сооружений. Как видим, у Макьявелли судьбе и слепому счастью отводится меньшее место, чем у античных историков. Он не соглашается с Плутархом, уверявшим, что «распространению римского могущества более способствовало счастье, чем достоинства римской нации». Тит Ливии, по-видимому, разделял мнение Плутарха. Макьявелли же решительно возражает древним историкам и настаивает на первостепенном значении римских учреждений, приспособленных для завоеваний, а также на храбрости войск и политике. «Достоинства гораздо больше, чем счастие, помогли римлянам достигнуть владычества».
Огромную роль в истории Макьявелли, подобно античным историкам, отводит личным качествам правителей. «Единственная прочная и верная защита для государя та, которая зависит от него самого и проистекает из его личной доблести». Однако, продолжая традиции античных историков, Макьявелли и в трактовке роли личности продвигается вперед. Нам представляется, что своеобразие великого гуманиста, по сравнению с крупнейшими древними историками, заключается в том, что корни успеха политических деятелей он видит не столько в их смелости, решительности, терпеливости и осмотрительности, сколько в их умении приводить свой образ действий в соответствие с особенностями обстановки и в способности быстро и решительно менять образ действий при изменившихся обстоятельствах. «Одно и то же обстоятельство,— писал Макьявелли,— может иногда спасти, а иногда погубить государство». Одной из причин гибели государей являлось то, что они не умели согласовать свои поступки «с требованием времени». Опыт истории показывает, что человек осмотрительный, не способный быть отважным; когда это необходимо, сам становится причиной своей гибели. «Если же мы сумеем изменить наш образ действий сообразно со временем и обстоятельствами, то счастие нам не изменит».20
Отмечая изменчивость исторической обстановки и необходимость учитывать ее, Макьявелли делал свои выводы из событий прошлого более глубокими и поучительным. Стремление Макьявелли учитывать особенности и изменчивость исторического момента позволяет ему избегать догматизма и усваивать элементы диалектического подхода к урокам истории.
Наряду с индивидуальными свойствами и политическим искусством исторической личности у Макьявелли, как и у историков античного мира, существенную роль играют государственные учреждения, военный строй, а временами и характер и острота классовых противоречий. В трактовке последних Макьявелли сделал серьезный шаг вперед. В «Истории Флоренции» он пишет о специфических, по существу классовых, интересах грандов, среднего сословия и низов или о противоречиях нобилей и по-поланов. При этом вражда между знатью и народом рассматривается как «естественным образом существующая в каждом государстве». Вражда эта основывается на стремлении народа жить по законам и противоположном стремлении знати повелевать. Поэтому, заключает Макьявелли, согласие между знатью и народом невозможно. В другом месте он даже признавал, что народные волнения могут играть положительную роль. Так, в Римской республике в результате смут были установлены «законы и порядки для пользы общественной свободы» и для укрепления могущества Рима. Но завоевание власти народом не признавалось Макьявелли прогрессом. Он считал, что народовластие ведет к полной распущенности; при народовластии «ни частные, ни общественные люди не внушали никому никакого почтения», и все наносили друг другу тысячи обид. Поэтому народовластие не могло быть долговечным и сменялось монархией. Смену монархических аристократических и демократических форм правления автор «Государя» вслед за Полибием и другими древними рассматривал как «круг, в котором вращались и вращаются правления всех республик».
В трактовке цикличности исторического развития у Макьявелли есть известное своеобразие: в республиках"«редко сохраняется столько силы, чтобы пройти, не погибнув, несколько раз этот круг. Обыкновенно бывает, что среди этих переворотов республика, лишенная силы и руководства, делается добычей соседнего государства, которое управляется лучше, чем она».
Таким образом, завоевание власти эксплуатируемым большинством Макьявелли не считал показателем прогрессивного развития общества. Зло тирании происходило в Риме, как и в других государствах «от излишнего желания народа быть свободным и от излишнего желания аристократии властвовать».
Мы здесь не имеем возможности разбирать систему и развитие политических воззрений Макьявелли. Заметим только, что эти воззрения не были всегда однозначными. Во всяком случае, только что приведенные высказывания об «излишнем» желании народа быть свободным сочетались у великого флорентинца XVI в. с приверженностью к республиканскому строю и к свободе. «Опыт показывает,— писал он,— что государства приобретают могущество и богатство только в свободном состоянии. Действительно, нельзя не удивляться, какого величия достигли Афины в течение ста лет после освобождения от тирании Пизистрата. Но еще удивительнее величие Рима по освобождении от власти царей. Причины понятны, потому что величие государств основывается не на частной выгоде, а на общем благосостоянии. Между тем общая польза, без сомнения, соблюдается только в республиках». Когда же вместо свободы воцаряется тирания, государство «всегда не только не идет вперед, но даже падает». В. И. Рутенбург справедливо замечает, что «республиканско-сеньориальное управление было идеалом Макьявелли», который в то же время был убежден и в необходимости твердой власти в хорошо организованной республике.
Выясняя, как действовали умные правители, чтобы укрепить свою власть, Макьявелли писал, что «государь, желающий удержаться, может и не быть добродетельным, но непременно должен приобрести умение казаться или не казаться таковым, смотря по обстоятельствам». «Можно заметить,— писал Макьявелли в другом месте,— что при управлении людьми их необходимо или ласкать или угнетать; мстят люди обыкновенно только за легкие обиды и оскорбления, сильный гнет лишает их возможности мести; поэтому, если уже приходится подданых угнетать, то делать это следует таким образом, чтобы отнимать у них всякую возможность отмщения».
Самый лучший и наиболее безопасный способ удержать покоренные страны, которые до покорения пользовались собственными законами и свободными учреждениями — это разорить их.
В «Государе» мы читаем, что «всякий завоеватель, не разоривший завоеванного им государства, привыкшего к свободным учреждениям, должен впоследствии ожидать себе от него погибели». В специальной советской литературе отмечается, что Макьявелли не был проповедником этих и подобных аморальных поступков, а был только «беспощадным по своей откровенности исследователем методов и сущности единовластия».Но нельзя яе видеть, что самая форма, в которую облечено у Макьявелли исследование единовластия, нередко переходит в прямые советы, а советы эти подчас строятся по принципу: «хорошая цель оправдывает дурные средства». Под макьявеллизмом принято как раз понимать политику, беспринципно и цинично использующую любые средства для достижения цели.
Вне зависимости от того, сколь прогрессивны были политические цели самого Макьявелли, принцип «цель оправдывает средства» особенно недопустим, потому что под самые гнусные средства нетрудно было подвести благородные цели. Но этого мало: люди и правительства, обращавшиеся к гнусным средствам для достижения великой цели легко перерождались. Средства, которые они применяли, не могли долго сосуществовать с великими целями, и цели эти отодвигались или исчезали, а гнусные средства все больше служили целям Личных честолюбий, личных обогащений, личных произволов. «...Цель, для которой требуются неправые средства, не есть правая цель»,— писал молодой К. Маркс.
Из плеяды западноевропейских историков-гуманистов мы коротко остановимся еще на одном. Французский гуманист Жан Воден (1530—1596 гг.) довершил гуманистическую критику феодально-церковной периодизации истории по четырем монархиям л доказал, что число исторических империй намного превосходит четыре, а империя Карла Великого не имеет ничего общего с Римской империей и не связана с ней преемственностью.
Заимствуя идею циклического развития, которой вслед за древними держался Макьявелли, Воден говорил, что «природа, кажется подчиненной закону вечного возвращения, так что все вещи как бы вращаются в круге». Так, за античной цивили зацией последовало возвращение к варварству, которое вновь сменилось эпохой цивилизации. Поскольку Воден признает новую цивилизацию более высокой, чем была античная, он намечает выход из непрестанного круговорота, изображая его, скорее, как движение яо спирали.
По мнению Бодена, большую роль в истории народов играет климат: темперамент, нравы и склонности разных народов зависят от особенностей их крови и желчи. В свою очередь эти особенности определяются свойствами потребляемой пищи. Пища же зависит от климата в районе обитания народа. Но как бы ни было велико влияние климата на исторические судьбы народов, оно не является чем-то фатально необходимым. Мудрые законы, как и сила религии, могут преобразить нравы, которые сложились под воздействием климата.
Такую схему развития древнерусского летописания наметил выдающийся исследователь А. А. Шахматов в конце XIX — начале XX в. Он попытался определить время и место возникновения летописных сводов XI в. и выдвинул гипотезу, согласно которой древнейший киевский свод составлялся с 1039 г. в связи с образованием в Киеве митрополии. Однако эта датировка начала летописного дела на Руси вызвала сомнения у многих последующих исследователей. М. Н. Тихомиров, Л. В. Черепнин и другие историки сочли возможным отодвинуть его к X в., а Б. А. Рыбаков даже к IX в. Некоторые их доводы позволяют считать вероятным существование в X в. исторических повестей о крещении Руси и о других крупных событиях, но, чтобы говорить о существовании летописей в X в., требуются дополнительные изыскания.
В результате сдвигов в социально-экономической структуре феодального общества, заключавшихся в развитии городского хозяйства и его перерастании в хозяйство раннекапиталистиче-ское, возникает новая культура. Эта культура уже в XIV в. проявляется в Италии, а во второй половине XV—XVI вв. распространяется на другие страны Европы. В своеобразной форме и в относительно слабой степени она наблюдалась и в России. Поскольку для деятелей новой культуры характерен повышенный интерес к античности, которую они противопоставляли средневековью, эпоха получила наименование Возрождения, хотя новая идеология и культура отнюдь не ограничивались возрождением античных традиций.
Возрождение было связано с развитием городов и возникновением капиталистического уклада. Однако, новая культура обслуживала не только бюргерство и нарождавшийся класс буржуазии, но и феодальную верхушку общества. Здесь следует отметить, что эпоха Возрождения породила и ранний утопический социализм Томаса Мора и Томмазо Кампанеллы, идеи которых отражали интересы угнетенных народных масс. Таким образом, по своей социальной направленности идеология Возрождения была сложной и не вполне однородной.
Новая идеология проникала в различные области общественной жизни: право, этику, политику, естественные и общественные науки, в частности историографию, литературу и искусства. В разной степени они были обусловлены классовыми интересами. Если в правовой сфере классовые интересы проявлялись особенно интенсивно, то в искусстве и точных науках — сравнительно слабо, хотя борьба с теологическими концепциями и здесь приобрела социальный смысл. Это обстоятельство необходимо учитывать, чтобы понять, почему те или иные идеи Возрождения могли отвечать интересам разных классов.
При несомненных различиях в степени революционности представителей Возрождения они произвели переворот, который Ф. Энгельс назвал величайшим прогрессивным переворотом «из всех пережитых до того времени человечеством». Была сломлена духовная диктатура церкви, и вместо господствовавшей в эпоху средневековья теоцентристской картины мира была выдвинута новая — антропоцентристская. Не бог, а человек был поставлен в центр мироздания. От латинского homo (человек) и studia humana (светские науки) новое мировоззрение получает наименование — гуманизм.
В XV—XVI вв. Англия, Франция и Испания становятся едиными государствами, в сущности основанными на национала ности. Италия и Германия еще долго будут оставаться раз* дробленными, но стремление к преодолению феодальной раздробленности, усилившееся по сравнению с прошедшей эпохой, стремление к сильной власти, способной преодолеть внутренние междоусобицы и защитить государство от иноземных нашествий, эти стремления были характерны и для итальянских, и для немецких гуманистов. Развитие современных европейских наций, складывание современных национальных литературных языков и развитие национального сознания — вот существенные особенности политической жизни эпохи Возрождения. Существенной особенностью политических и правовых воззрений эпохи Возрождения была защита свободной частной собственности и использование в целях этой защиты римского права.
Мораль гуманистов была глубоко чужда средневековой проповеди аскетизма. Они провозглашали идеал свободной, всесторонне развитой личности и настаивали на ее ценности. Выдающийся итальянский гуманист XV в. Лоренцо Валла выступил с трактатом «О наслаждении», в котором доказывает, что истинное благо — это наслаждение. Валла считает недопустимым противопоставление греховных земных благ истинному небесному благу и решительно восстает против христианского аскетизма.4 Этические идеи Лоренцо Баллы не во всем совпадали с идеями других гуманистов, но чуждое аскетизму признание за человеком права наслаждаться земной любовью, красотой природы и искусства, научным творчеством и общением с себе подобными характерно для этики Возрождения. Великий французский писатель первой половины XVI в. Рабле, в соответствии с передовыми идеями своего времени, говорил, что каждый человек вправе быть человеком, как его создала природа, и не должен убивать в себе человеческое естество.
Глубоким интересом к человеку характеризуется литература и искусство эпохи Возрождения. Говоря о произошедшем в это время перевороте в живописи, Анатоль Франс вывел в своем остро сатирическом «Острове пингвинов» благочестивого художкика средневековья, который задохся от одного предчувствия, как будут изображать святых новые художники Возрождения: Они придадут изображениям пагубные сходства с живым существом, оденут их плотью. У святых появятся тела, под одеждой будут чувствоваться человеческие формы. У святой Магдалины будут женские груди, у святой Марфы — живот, у святой Варвары — бедра, у святой Агнесы — ягодицы... Апостолы, проповедники, ученые-богословы и сам бог отец предстанут в образах непотребных стариков, словно мы, грешные...»
В области естественных наук Возрождение ознаменовалось утверждением эмпирического познания вместо схоластики. Напомним гелиоцентрическую систему, выдвинутую Николаем Коперником (1473—1543 гг.) и развитую Джордано Бруно (1548— і600 гг.). А Галилео Галилей (1564—І642 гг.), который кроме огромного вклада в астрономию заложил основы современной динамики... Вместе с другими великими учеными своего времени, эти гиганты мысли и подвижники науки разрушали религиозные мифы о мироздании. «Можно сказать,— писал Ф. Энгельс о Возрождении,— что собственно систематическая экспериментальная наука стала возможной лишь с этого времени».
Важнейшим достижением гуманистов в области историографии является их отход от провиденциализма, возвращение к принципам античного прагматизма и дальнейшее развитие этих принципов. Античные историки усматривали причины исторических событий в человеческой природе, в свойствах, характерах и стремлениях людей, хотя богам и особенно судьбе они отводили немалую роль. Великим достижением историографии эпохи Возрождения было то, что промысел господек переставал трактоваться как источник исторических событий, а вера в судьбу или в слепой случай была поколеблена.
Гуманизм в историографии проявлялся и в том, что события прошлого (как и настоящего) начгли оцениваться с точки зрения земных, а не небесных интересов. Если средневековое церковное мировоззрение считало человеческую историю странствием по темной долине к полному света и жизни духовному миру будущей жизни, если аскетическая идея сверхчувственного царства божия была основой средневековой культуры, если земную жизнь вместе с браком, семьей, богатством и имением, наукой и искусством средневековое мировоззрение считало более или менее греховным, а отрицание земных благ провозглашалось высшей добродетелью, то гуманизм, наоборот, оценивал исторические события с точки зрения их соответствия интересам и благу людей.
Гуманисты отбросили периодизацию истории по четырем монархиям и идею «вечного Рима», которая была использована в целях возвеличивания Германской империи или Московского государства.
Историки-гуманисты заботливо устраняют из своего повествования мифы, легенды, чудеса, все, что не поддается рациональному объяснению. Отсюда критицизм, отразившийся на подходе к историческому источнику. Говоря о развитии гуманистами исторического источниковедения, нужно прежде всего остановиться на уже упомянутом Лоренцо Валла, который подверг уничтожающей критике один из основополагающих документов папства — «Донацию» (Дар) Константина. Документ этот извещал о крещении императора Константина после его мнимого исцеления от проказы папой Сильвестром І. В благодарность богу и его представителю на земле — папе Константин передает последнему власть в Риме, в Италии и западных провинциях, а сам переносит свою столицу в Византию.
В период борьбы неаполитанского короля с папой Лоренцо Валла написал свой памфлет «О подложном даре Константина». В нем он доказывает невероятность такого дарения с точки зрения психологии государей, готовых пойти на любое преступление, чтобы сохранить и расширить свою власть. Валла обращается к латинским и греческим историкам времени Константина и убеждается в том, что в их произведениях нет никаких упоминаний о даре. Далее, Валла доказывает, что «Константинов дар», документ, якобы данный византийским императором Константином,— фальшивка, составленная через несколько столетий после смерти Константина. При этом используются данные филологии (язык документа поздний) и данные палеографии и археологии (в частности, отсутствие папских монет). Валла изобличает составителей подложного документа в незнании эпохи Константина и в нагромождении нелепостей и несообразностей, в тексте документа.
Памфлет Лоренцо Баллы сыграл крупную роль в борьбе с папством. Он даже понудил Римскую церковь отказаться от «Константинова дара» для обоснования своих претензий на светскую власть. Памфлет представляет собой и выдающийся научный историографический интерес, ибо является первым зрелым памятником источниковедческой критики.9 Доказывая подложность «Константинова дара», Лоренцо Валла пользуется и такими приемами, которые никак не входят в арсенал современного источниковедения, но типичны для историков-гуманистов XV в. Если бы, что, впрочем, невероятно, Константин и задумал подарить папе Рим, его сыновья, близкие и друзья обратились бы к нему со словами: «Неужели ты, который прежде был столь любящим отцом, теперь лишишь своих сыновей наследства, разоришь и отвергнешь их?» И включив в свое произведение мнимую речь родных Константина, Лоренцо Валла затем 'ставит вопрос: «Неужели Константин, если только не считать, что он был вовсе лишен человечности, не был бы тронут этой речью?» Далее приводится такая же вымышленная речь оратора, которого призвали бы сенат и римский народ, чтобы убедить императора в недопустимости дара.10
Включение в историческое повествование правдоподобных, но вымышленных речей было результатом характерного для многих гуманистов XV в. увлечения риторикой (ораторским искусством, красноречием). Увлечение это приводило поборников риторики к включению в историческое повествование напыщенных речей и красивых фраз. Риторика была распространена задолго до XV в., но в эпоху Возрождения она получила такое распространение, что автор ценного курса «Историография средних веков» Е. А. Косминский, говоря о гуманистической историографии в Италии, выделил специальный раздел для риторической школы, противопоставив ей политическую школу.' '
Самым выдающимся политическим историком эпохи Возрождения был Никколб Макьявелли (1469—1527 гг.). Его перу принадлежит «История Флоренции», «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия» (труд этого римского историка был разбит на декады), «Государь» и др.
Макьявелли бичевал господствующий класс феодального общества: «Дворянами называются люди, праздно живущие обильными доходами с своих владений, не имея нужды заниматься земледелием или вообще трудиться, чтобы жить. Люди эти вредны во всякой республике и во всякой стране». Решительно выступая против «непомерного честолюбия и разврата дворянства», Макьявели считал, что обуздать это дворянство могут монархи. Тут отразилась надежда на абсолютного государя, которая была характерна для молодой, поднимающейся, но еще не способной на борьбу за полное уничтожение феодализма буржуазии.
Макьявелли резко порицает римско-католическую церковь, являвшуюся оплотом феодализма. «Наша религия, если и желает нам силы, то не на подвиги, а на терпение. Это учение обессилило мир и предало его в жертву мерзавцам. Когда люди ради рая предпочитают переносить всякие обиды, чем мстить, для мерзавцев открывается обширное и безопасное поприще».
Макьявелли не считал, что необходимо отвергнуть религиозные верования. Более того, он говорил о том, «как необходимо сохранять значение религии» для удержания в государстве согласия и доброго порядка. Сам он не был правоверным христианином, однако полагал, что правители государств «должны поощрять и поддерживать все, что благоприятствует религии, хотя бы считали все это обманом и ложью». Более того, мудрые люди поддерживают веру в чудеса, которые почитаются во всех религиях. Признавая полезными баснословные рассказы о чудесах, Макьявелли сам обходится без них, когда выступает как историк, и в этом отношении, как и в трактовке исторических событий в духе прагматизма, следует традициям самых передовых историков античного мира. Римских пап Макьявелли порицает прежде всего за то, что они препятствовали созданию единого национального государства в Италии. Не будучи в состоянии объединить страну собственными силами, церковь в то же время не позволяла это сделать и другим. Таким образом, отсутствию государственного единства и связанными с этим отсутствием иноземным завоеваниям «итальянцы обязаны никому другому, как церкви».
Макьявелли доказывал, что в своих делах люди «почти всегда идут по проторенной уже дороге и действуют, подражая кому-либо или чему-либо». Им никогда не удается сравниться с теми, кому они подражают, и точно следовать по избранному пути. Но необходимо, чтобы благоразумный человек шел путями великих людей и воспроизводил в своих действиях их «дух и направление». Особенно важны исторические знания для государей и военачальников, которые должны «упражнять свой военный дух... чтением истории: при таком чтении они должны особенно изучать образ действий великих завоевателей», чтобы воспользоваться их опытностью и в то же время избежать их ошибок. На первый взгляд может показаться, что эти высказывания Макьявелли лишь повторяют то определение истории, которое было дано еще в античности — «historia est magistra vitae». Однако, продолжая мысль античных историков, Макьявелли не был только их последователем и подражателем. Прежде всего были значительно расширены временные рамки исторических событий, на которых великий гуманист учил своих читателей. Наряду с древней историей он обращался к урокам средневековья и современной ему эпохи.
Но дело не только в том, что в XVI в. материал истории был шире, чем в начале нашей эры или до нашей эры. Суть, нам представляется, заключалась в том, что никто до Макьявелли не давал такого глубокого политического анализа событий прошлого. Именно в этом смысле можно согласиться с автором «Государя», утверждавшим, что путь, им выбранный, не посещался до него никем.
В книге «Государь» Макьявелли использует опыт истории, чтобы рекомендовать, «как должен действовать государь, чтобы заслужить хорошую репутацию», «какой образ действий должен быть принят государем в отношении войск», «каким образом в государствах всякого рода можно определять степень своей силы» и т. д. Отвечая на вопрос, почему король Неаполитанский, герцог Миланский и другие итальянские государи потеряли свои владения, Макьявелли прежде всего упрекает их в общей ошибке, заключающейся «в неимении достаточного числа войска», а затем в том, что «они навлекли на себя ненависть народа» или «не сумели обезопасить себя от честолюбия своих вельмож». «Пусть итальянские государи, которые после продолжительного владычества потеряли свои государства, не обвиняют свою судьбу, а пеняют на собственное ничтожество. Подобно большинству людей, во время затишья они не думали о буре и в спокойное время не предполагали, что обстоятельства могут перемениться».1 7
Уроки истории, преподносимые Макьявелли, представлялись особенно поучительными, потому что основывались на учении о единстве и неизменности человеческой природы. Природа людей, по убеждению Макьявелли, столь же мало меняется во времени, как небо, солнце и стихии. Вот несколько его высказываний на этот счет. «Люди живут и умирают всегда сообразно одним и тем же законам». «Размышляя об историческом ходе событий, я прихожу к выводу, что в нем всегда одинаково много добра и зла». Правда, древние государства изменялись вследствие перемены нравов, «но мир сам по себе всегда оставался один и тот же». «Чтобы знать, что случится, достаточно проследить, что было». «Все человеческие дела делаются людьми, которые имели и всегда будут иметь одни и те же страсти, поэтому они неизбежно должны давать одинаковые результаты».
Рассматривая историю как результат сознательной деятельности людей и их свободного волеизъявления, Макьявелли не отрицает и роли судьбы. Он признает, что многие великие события происходят «как бы наперекор всяким человеческим соображениям». Весьма возможно, «что судьба управляет половиною наших действий» и «оставляет по крайней мере другую половину на наш произвол». Но человек способен сопротивляться превратностям судьбы, которая сравнивается с половодьем: оно тем страшнее и опустошительнее, чем меньше человек создает против нее плотин, насыпей и других сооружений. Как видим, у Макьявелли судьбе и слепому счастью отводится меньшее место, чем у античных историков. Он не соглашается с Плутархом, уверявшим, что «распространению римского могущества более способствовало счастье, чем достоинства римской нации». Тит Ливии, по-видимому, разделял мнение Плутарха. Макьявелли же решительно возражает древним историкам и настаивает на первостепенном значении римских учреждений, приспособленных для завоеваний, а также на храбрости войск и политике. «Достоинства гораздо больше, чем счастие, помогли римлянам достигнуть владычества».
Огромную роль в истории Макьявелли, подобно античным историкам, отводит личным качествам правителей. «Единственная прочная и верная защита для государя та, которая зависит от него самого и проистекает из его личной доблести». Однако, продолжая традиции античных историков, Макьявелли и в трактовке роли личности продвигается вперед. Нам представляется, что своеобразие великого гуманиста, по сравнению с крупнейшими древними историками, заключается в том, что корни успеха политических деятелей он видит не столько в их смелости, решительности, терпеливости и осмотрительности, сколько в их умении приводить свой образ действий в соответствие с особенностями обстановки и в способности быстро и решительно менять образ действий при изменившихся обстоятельствах. «Одно и то же обстоятельство,— писал Макьявелли,— может иногда спасти, а иногда погубить государство». Одной из причин гибели государей являлось то, что они не умели согласовать свои поступки «с требованием времени». Опыт истории показывает, что человек осмотрительный, не способный быть отважным; когда это необходимо, сам становится причиной своей гибели. «Если же мы сумеем изменить наш образ действий сообразно со временем и обстоятельствами, то счастие нам не изменит».20
Отмечая изменчивость исторической обстановки и необходимость учитывать ее, Макьявелли делал свои выводы из событий прошлого более глубокими и поучительным. Стремление Макьявелли учитывать особенности и изменчивость исторического момента позволяет ему избегать догматизма и усваивать элементы диалектического подхода к урокам истории.
Наряду с индивидуальными свойствами и политическим искусством исторической личности у Макьявелли, как и у историков античного мира, существенную роль играют государственные учреждения, военный строй, а временами и характер и острота классовых противоречий. В трактовке последних Макьявелли сделал серьезный шаг вперед. В «Истории Флоренции» он пишет о специфических, по существу классовых, интересах грандов, среднего сословия и низов или о противоречиях нобилей и по-поланов. При этом вражда между знатью и народом рассматривается как «естественным образом существующая в каждом государстве». Вражда эта основывается на стремлении народа жить по законам и противоположном стремлении знати повелевать. Поэтому, заключает Макьявелли, согласие между знатью и народом невозможно. В другом месте он даже признавал, что народные волнения могут играть положительную роль. Так, в Римской республике в результате смут были установлены «законы и порядки для пользы общественной свободы» и для укрепления могущества Рима. Но завоевание власти народом не признавалось Макьявелли прогрессом. Он считал, что народовластие ведет к полной распущенности; при народовластии «ни частные, ни общественные люди не внушали никому никакого почтения», и все наносили друг другу тысячи обид. Поэтому народовластие не могло быть долговечным и сменялось монархией. Смену монархических аристократических и демократических форм правления автор «Государя» вслед за Полибием и другими древними рассматривал как «круг, в котором вращались и вращаются правления всех республик».
В трактовке цикличности исторического развития у Макьявелли есть известное своеобразие: в республиках"«редко сохраняется столько силы, чтобы пройти, не погибнув, несколько раз этот круг. Обыкновенно бывает, что среди этих переворотов республика, лишенная силы и руководства, делается добычей соседнего государства, которое управляется лучше, чем она».
Таким образом, завоевание власти эксплуатируемым большинством Макьявелли не считал показателем прогрессивного развития общества. Зло тирании происходило в Риме, как и в других государствах «от излишнего желания народа быть свободным и от излишнего желания аристократии властвовать».
Мы здесь не имеем возможности разбирать систему и развитие политических воззрений Макьявелли. Заметим только, что эти воззрения не были всегда однозначными. Во всяком случае, только что приведенные высказывания об «излишнем» желании народа быть свободным сочетались у великого флорентинца XVI в. с приверженностью к республиканскому строю и к свободе. «Опыт показывает,— писал он,— что государства приобретают могущество и богатство только в свободном состоянии. Действительно, нельзя не удивляться, какого величия достигли Афины в течение ста лет после освобождения от тирании Пизистрата. Но еще удивительнее величие Рима по освобождении от власти царей. Причины понятны, потому что величие государств основывается не на частной выгоде, а на общем благосостоянии. Между тем общая польза, без сомнения, соблюдается только в республиках». Когда же вместо свободы воцаряется тирания, государство «всегда не только не идет вперед, но даже падает». В. И. Рутенбург справедливо замечает, что «республиканско-сеньориальное управление было идеалом Макьявелли», который в то же время был убежден и в необходимости твердой власти в хорошо организованной республике.
Выясняя, как действовали умные правители, чтобы укрепить свою власть, Макьявелли писал, что «государь, желающий удержаться, может и не быть добродетельным, но непременно должен приобрести умение казаться или не казаться таковым, смотря по обстоятельствам». «Можно заметить,— писал Макьявелли в другом месте,— что при управлении людьми их необходимо или ласкать или угнетать; мстят люди обыкновенно только за легкие обиды и оскорбления, сильный гнет лишает их возможности мести; поэтому, если уже приходится подданых угнетать, то делать это следует таким образом, чтобы отнимать у них всякую возможность отмщения».
Самый лучший и наиболее безопасный способ удержать покоренные страны, которые до покорения пользовались собственными законами и свободными учреждениями — это разорить их.
В «Государе» мы читаем, что «всякий завоеватель, не разоривший завоеванного им государства, привыкшего к свободным учреждениям, должен впоследствии ожидать себе от него погибели». В специальной советской литературе отмечается, что Макьявелли не был проповедником этих и подобных аморальных поступков, а был только «беспощадным по своей откровенности исследователем методов и сущности единовластия».Но нельзя яе видеть, что самая форма, в которую облечено у Макьявелли исследование единовластия, нередко переходит в прямые советы, а советы эти подчас строятся по принципу: «хорошая цель оправдывает дурные средства». Под макьявеллизмом принято как раз понимать политику, беспринципно и цинично использующую любые средства для достижения цели.
Вне зависимости от того, сколь прогрессивны были политические цели самого Макьявелли, принцип «цель оправдывает средства» особенно недопустим, потому что под самые гнусные средства нетрудно было подвести благородные цели. Но этого мало: люди и правительства, обращавшиеся к гнусным средствам для достижения великой цели легко перерождались. Средства, которые они применяли, не могли долго сосуществовать с великими целями, и цели эти отодвигались или исчезали, а гнусные средства все больше служили целям Личных честолюбий, личных обогащений, личных произволов. «...Цель, для которой требуются неправые средства, не есть правая цель»,— писал молодой К. Маркс.
Из плеяды западноевропейских историков-гуманистов мы коротко остановимся еще на одном. Французский гуманист Жан Воден (1530—1596 гг.) довершил гуманистическую критику феодально-церковной периодизации истории по четырем монархиям л доказал, что число исторических империй намного превосходит четыре, а империя Карла Великого не имеет ничего общего с Римской империей и не связана с ней преемственностью.
Заимствуя идею циклического развития, которой вслед за древними держался Макьявелли, Воден говорил, что «природа, кажется подчиненной закону вечного возвращения, так что все вещи как бы вращаются в круге». Так, за античной цивили зацией последовало возвращение к варварству, которое вновь сменилось эпохой цивилизации. Поскольку Воден признает новую цивилизацию более высокой, чем была античная, он намечает выход из непрестанного круговорота, изображая его, скорее, как движение яо спирали.
По мнению Бодена, большую роль в истории народов играет климат: темперамент, нравы и склонности разных народов зависят от особенностей их крови и желчи. В свою очередь эти особенности определяются свойствами потребляемой пищи. Пища же зависит от климата в районе обитания народа. Но как бы ни было велико влияние климата на исторические судьбы народов, оно не является чем-то фатально необходимым. Мудрые законы, как и сила религии, могут преобразить нравы, которые сложились под воздействием климата.
