Шапиро Историография (1982)
РАЗДЕЛ II. ИСТОРИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ И ИСТОРИЧЕСКАЯ НАУКА ДО ВОЗНИКНОВЕНИЯ МАРКСИЗМА
В первой половине XIX в. историческая мысль и историческая наука развивались в новых, отличных от «века Просвещения» условиях. Великая французская революция смела «старый порядок» во Франции; прямо или косвенно она нанесла также сильные удары по феодализму в других европейских странах. Начавшаяся еще в конце XVIII в. в Англии, а позднее и в ряде других стран, промышленная революция впервые создала адекватную капитализму техническую базу. Поэтому в первой половине XIX в., несмотря на временное политическое торжество феодально-дворянской реакции в Европе, развитие капиталистических отношений повсюду шло нараставшими темпами.
Вместе с тем и в первой половине XIX в. в Европе и Америке сохранялась почва для буржуазных преобразований и буржуазных революций. Во многих странах еще были сильны феодальные порядки, господствовали абсолютистские и полуабсолютистские режимы. Даже в наиболее развитых из них — Англии, Франции и США — буржуазия как класс в целом еще не добилась полного политического господства.
Поскольку в тех или иных странах не были полностью решены задачи буржуазных преобразований и шла борьба за их осуществление, буржуазия оставалась силой общественного прогресса. Однако устрашающий, «якобинский» опыт Французской революции и появление пролетариата вели к тому, что буржуазия утрачивала былую революционность. Преобладающей формой ее политической теории и практики стал буржуазный либерализм различных оттенков.
Более радикально выступали в социально-политической борьбе мелкобуржуазные слои населения. Враждебные феодально-сословным, полицейски-бюрократическим порядкам, они страдали также от последствий ускорившейся капиталистической эволюции. Эти слои являлись питательной почвой радикально-демократических течений в политическом движении и общественной мысли.
Наконец, по мере того как шло формирование рабочего класса, в общественной мысли все более явственно начинал звучать голос пролетариата, хотя и ослабленный утопическим характером домарксовых социалистических учений.
В этих новых исторических условиях в основном — хотя и далеко не полностью — исчерпало себя просветительское течение общественной мысли. С началом века в европейской культуре постепенно утвердилось новое, очень широкое и противоречивое по содержанию идейное и художественное течение — романтизм. Романтизм проник во все сферы художественного творчества, оказал сильное влияние на общественную мысль и науки об обществе. В этом идейном потоке сформировалось и романтическое направление в историографии, занимавшее преобладающие позиции до середины XIX в.
Наряду с романтическим течением в историографии в его «классической» форме существовали течения и школы, развивавшие некоторые традиции Просвещения. Разумеется, они не могли не воспринять то новое, что давал романтизм, но его влияние в данном случае оказывалось ограниченным.
Кризис просветительской рационалистической историко-социо-логической мысли и становление новых течений были теснейшим образом связаны с воздействием Французской революции. Она вызвала не только острейшую идейную борьбу, но и напряженную работу общественной, в том числе историко-социологической, мысли. Противники революции и ее сторонники должны были так или иначе уяснить ее причины, результаты, место в истории. Поставив эти насущнейшие для того времени вопросы, революция также обогатила общественную мысль реальным историческим опытом. На глазах одного поколения рушились многовековые монархии, в стремительном темпе возвышались и терпели поражение политические партии, сменялись политические формы и границы государств. Историки первых десятилетий XIX в. остро ощущали громадную значимость этого нового всемирно-исторического опыта, которым не располагали просветители XVIII в. «Любой из нас, людей XIX века, — писал один из крупнейших французских либеральных историков того времени Огюстен Тьерри, — больше знает, чем Велли, Мабли и даже сам Вольтер, о восстаниях и завоеваниях, распаде империй, падении и реставрации династий, демократических революциях и сменяющей их реакции» '.
Осмысление исторического опыта революции и последующей реакции побуждало публицистов, философов, историков разных направлений к пересмотру целого ряда характерных для «века Просвещения» методов объяснения общества и его истории. Франчузская революция, явившись практической проверкой общественных идей просветителей, во многом наглядно показала их жизненность и силу. Революция проходила под их знаменем. В ходе ее просветительские идеи воплотились в конституционных и правовых документах, которые стали образцом для последующих буржуазных преобразований во многих странах мира. Но практика революции наглядно обнаружила и ограниченность общественных идей Просвещения. Она выявила историческую ограниченность их реального социального содержания — обещанное буржуазным Просвещением гуманистическое царство разума, торжества свободы и всеобщего счастья оказалось лишь эгоистическим царством буржуазии. История дала совсем не тот результат, который был предписан рационалистическими построениями просветительской мысли. Но тем самым раскрывалась и познавательная ограниченность социологического метода просветителей. Наглядно обнаруживалась слабость механистического, чуждого историзму представления об обществе как простой сумме индивидов, которая Может быть произвольно изменена согласно рационально составленному плану законодателя.
Буржуазно ограниченные результаты революции, возвышение HS развалинах феодализма и патриархальных устоев хищной, алчной, беззастенчивой буржуазии основательно подорвали выдвинутую просветителями оптимистическую теорию прогресса, буржуазную по сути, но окрашенную ими в тона общечеловеческого гуманизма.
Необходимо также иметь в виду и данный революцией урок классовой борьбы. Ожесточенная, не прикрытая религиозной идейной оболочкой борьба между феодальной аристократией и третьим сословием во главе с буржуазией, а на высшем этапе революции — между имущими верхами общества и беднотой с небывалой до той поры отчетливостью показала значение классовой бопь бы в обществе.
Наконец, общественная мысль того времени должна была учитывать в своих построениях и такое новое явление принципиальной важности, как развернувшаяся сначала в Англии, а затем и на континенте промышленная революция и вызванные ею технический переворот и громадные социальные сдвиги. В наиболее полной мере воздействие этих процессов скажется на историографии в 50—60-е годы, но уже и в первой половине XIX в. новый исторический опыт попал в сферу внимания философов и историков.
Все эти обстоятельства сыграли определяющую роль в возникновении новых явлений в исторической мысли и в формировании романтического течения в историографии.
По своим социальным истокам это течение, как и романтизм в Целом, было крайне неоднородным. С одной стороны, в нем нашла отражение непримиримая враждебность идеологов дворянства и Консервативной буржуазии к Французской революции и идейно ее породившему Просвещению. На этой основе сформировалось реакционно-романтическое направление. С другой стороны, романтизм стал одной из теоретических форм, в которой выразился протест разбуженных революцией народных масс, их разочарование буржуазной узостью результатов революции, последствиями капиталистического прогресса. Эти настроения питали мелкобуржуазную, радикально-демократическую струю. Романтические идеи были использованы также буржуазно-либеральной историографией первой половины XIX в., которая хотела дать историческое обоснование политических притязаний буржуазии.
Эта крайняя неоднородность романтического течения в историографии очень затрудняет всякую попытку дать ему всеохватывающую характеристику. Тем не менее представляется возможным выделить некоторые наиболее общие черты романтической историографии, отличавшие ее от просветительской.
Главной позитивной чертой романтической историографии был прежде всего историзм и тесно с ним связанное представление об «органическом», т. е. независимом от сознательной воли отдельных людей, развитии исторического процесса2. Историзм, который стал вообще отличительным признаком научного мышления XIX в., требовал генетического анализа общественных явлений — конкретного изучения этапов их развития с момента зарождения. Определенная тенденция к историзму была присуща и исторической мысли просветителей, но она сильно ослаблялась абстрактно-рационалистическим, механистическим методом мышления Просвещения в целом. В результате целые эпохи в истории человечества, прежде всего период средних веков, оказывались лишенными позитивного исторического содержания. Романтическая историография пересмотрела эту оценку средневековья. Для нее вообще характерен особенно пристальный интерес именно к истории данного периода, а для многих ее представителей — и реакционная его идеализация.
Торжество историзма в общественной мысли вело в первой половине XIX в. к возрастанию общественной роли и влияния исторической науки, которая стала «наукой века». «Именно история, — с гордостью писал О. Тьерри, — наложит свой отпечаток на XIX век ... она даст ему имя, как философия дала свое имя XVIII веку»3. В этот период повсюду в Европе (отчасти и в США) создавались исторические общества, журналы, музеи, совершенствовалось хранение архивных документов, предпринимались фундаментальные издания источников. Интерес к истории охватывал значительные круги образованного общества. Сочинения историков широко читались и обсуждались в прессе; лучшие из них выдерживали по нескольку изданий подряд. Лекции выдающихся историков (например, Ф. Гизо, Ф. Шлоссера, Т. Н. Грановского) собирали большие отзывчивые аудитории. Знамением времени была популярность исторических романов. Интерес к романам Вальтера Скотта, которые оказали влияние не только на литературу, но и на историографию, стал общественным явлением. К историческим сюжетам обращались крупнейшие писатели того времени: В. Гюго, О. Бальзак, А. С. Пушкин и др.
Характерной чертой романтической историографии было также представление о том, что «органическое» развитие исторического процесса раскрывается не в деятельности отдельных личностей и не в глобальном развитии всего человечества, а в конкретной истории отдельных народов и стран. Особенности последней романтическая историография, идеалистическая по философской основе, связывала с чертами присущего якобы каждой нации «народного духа» (Volksgeist — по терминологии немецких историков, особенно приверженных к зтой идее). Сообразно с ним происходит развитие национальной культуры и национального государства. Сама идея «духа народа» (1'esprit du peuple) была выдвинута еще просветителями (Монтескье, Вольтер), но наполнялась иным содержанием и в рамках рационалистической методологии не получила широкой разработки.
Стремясь преодолеть абстрактно-рационалистический подход к истории, романтическая историография придавала большое значение отображению своеобразных черт каждой исторической эпохи в ее национальной и географической определенности. Историки-романтики хотели воссоздать неповторимые особенности духовного склада людей прошлого, их быта, одежды и т. д. Отсюда выдвигавшийся некоторыми историками первой половины XIX в. принцип «вживания», «вчувствования» в изучаемую эпоху, «сопереживания» с нею, присущая романтической исторической литературе живость и красочность изложения, стилизация (нередко в ущерб исторической точности).
Все эти новые черты, внесенные романтизмом в историографию, по-разному отражались в творчестве историков различных стран и направлений.
В сложной и противоречивой картине исторической науки в Европе и США представляется возможным выделить некоторые общие, имевшие международный характер направления.
Реакционно-романтическое направление в историографии восходит к реакционным публицистам и писателям конца XVIII — начала XIX в. (Э. Берк — в Англии, Новалис, Л. Тик, Ф. Шле-гель — в Германии, Ф. де Шатобриан, Ж. де Местр, Л. де Бо-нальд — во Франции).
Реакционные романтики развернули широкое наступление против Французской революции и идейного наследия Просвещения. Они ополчились на одно из его главных достижений — секуляризацию общественной, в том числе исторической, мысли, пытаясь возродить провиденциалистские концепции. Убеждению просветителей в безграничных возможностях разума, рационального научного познания представители реакционного романтизма противопоставили мистицизм, тезис о примате веры, а также интуиции, чувства над разумом. В противовес резко критической оценке, просветителями средневековья и религиозного фанатизма реакционные романтики идеализировали средние века как период патриархальной социальной гармонии и благодетельного духовного господства католической церкви. Ожесточенной критике подверглась разработанная просветителями концепция человеческой личности и прав человека, идеи общественного договора и народного суверенитета.
Реакционным романтикам удалось подметить некоторые действительные слабости рационалистических представлений об обществе и его истории: механистическое понимание общества как простого конгломерата индивидов, неисторичное представление о возможности перестройки общественных учреждений в духе «естественного права» путем свободного творчества мудрого законодателя. Однако то понимание историзма и «органического» развития, которое реакционные романтики противопоставляли просветительскому рационализму, было крайне односторонним, подчиненным задаче исторически обосновать политическую реакцию. Они не только отвергали революцию, считая ее бесплодной и вредоносной аномалией в «органическом» естественном ходе истории, — в сущности они отказывали в исторической правомерности всякому прогрессивному движению, посягающему на освященные традицией и давностью общественные установления. В духе политической реакции трактовались и понятия «народного духа» и «народа» как особой коллективной индивидуальности, которую реакционные романтики усердно противопоставляли просветительскому индивидуализму. «Народ» выступал в их сочинениях косной, неподвижной, не расчлененной на классы массой, «народный дух» — якобы истинный двигатель истории — трактовался как некая изначально данная, мистическая, иррациональная сущность.
В историографии разных стран реакционно-романтическое направление получило неодинаково широкое распространение. Оно не смогло завоевать ведущих позиций в Англии и Франции. В Англии его наиболее ярким представителем выступил известный вигский публицист Эдмунд Бёрк, который опубликовал еще в 1790 г. памфлет «Размышления о Французской революции», оказавший большое влияние на всю консервативную общественную мысль первой половины XIX в. В дальнейшем к реакционному романтизму были идейно близки представители торийской историографии (среди них А. Алисой), а также некоторые литераторы и публицисты возникшей в 40-е годы группы «Молодая Англия» (Б. Дизраэли и др.). Но в целом это направление не выдвинуло в Англии ни одного действительно крупного историка. Во Франции определенное влияние на историографию имели труды таких классических идеологов реакционного романтизма, как Жозеф де Местр, Луи де Бональд, и в особенности крупного поэта, широко обращавшегося к истории, Ф. Р. де Шатобриана. С позиций реакционного романтизма изучали историю средних веков граф Ф. Д. де Монлозье и некоторые другие историки.
В более отсталой Германии реакционно-романтическое направление преобладало в историографии до начала 30-х годов XIX в., сохранив сильные позиции и позднее. Здесь его питала и ненависть дворянства и правящих кругов к революции и Просвещению, и политические настроения консервативных кругов неразвитой, напуганной Французской революцией германской буржуазии. Именно на германской почве расцвели пышным цветом и получили наиболее основательную разработку главные черты истолкования истории в духе реакционного романтизма, сложились его «историческая школа права» (Ф. К. Савиньи, К- Ф. Эйх-горн) и «нарративная школа» (Ф. Шлегель, Г. Луден, Г. Лео и др.); во многом близки к идеям реакционного романтизма взгляды Л. Ранке, начавшего уже в этот период формировать знаменитую в германской историографии «школу Ранке».
Влияние реакционного романтизма было характерно и для дворянской историографии в России. В творчестве крупнейшего русского дворянско-монархического историка начала XIX в. Н. М. Карамзина рационалистические представления об историческом процессе переплетались с реакционно-романтическими симпатиями. В 30—40-е годы официальная историография в России развивалась под знаком теории «официальной народности», утверждая тезис о коренном различии исторических путей самодержавно-крепостнической России и стран Западной Европы (М. П. Погодин). В исторической концепции славянофилов (И. В. Киреевский, К. С. Аксаков, А. С. Хомяков) идеализация русской старины сочеталась с критикой капиталистического развития Запада.
По-иному преломлялись идеи романтизма в либерально-буржуазной историографии. Если реакционный романтизм оформился еще в конце XVIII — начале XIX в., то подъем либеральной историографии определился в 20-е годы XIX в., когда в Европе пробудились революционные и национально-освободительные движения, направленные против временно восторжествовавшей дворян-ско-клерикальной реакции. В 20—40-е годы буржуазно-либеральная историография приобрела господствующее значение в странах Западной Европы и США.
В отличие от реакционно-романтической либерально-буржуазная историография отнюдь не отбрасывала идейное наследие Просвещения, тем более, что политические принципы буржуазного либерализма были связаны именно с просветительской идеологией. В плане теоретическом для этой историографии было характерно стремление синтезировать идеи просветителей с наиболее плодотворными идеями романтизма.
Вслед за просветителями либеральные историки сохраняли убеждение в силе рационального познания. Среди них лиш О. Тьерри придавал большое значение методу интуиции, «вчувст-вования» как средству адекватного постижения исторического прошлого. Либеральные историки восприняли от просветителей и идею прогресса, усилив, однако, ее буржуазную ограниченность. Если просветители (особенно ярко Кондорсе) мыслили прогресс как бесконечное совершенствование человеческого рода и всех его учреждений, то для либералов по существу он завершался торжеством политических принципов буржуазного либерализма.
Вместе с тем либеральные историки преодолевали крайности абстрактно-рационалистического подхода к истории, их мысль развивалась в основном в русле историзма. В отличие от реакционно-романтического его понимания идея органического развития общества сочеталась у них с признанием необходимости реформ во имя буржуазного прогресса, и даже с принятием революции при условии, что она выступает как единственно возможное в данных условиях средство осуществления назревших либерально-буржуазных преобразований и не выходит за их пределы. В рамках этого историко-политического мышления родилась развитая французскими историками периода Реставрации буржуазная теория классовой борьбы — важнейшее достижение либеральной исторической мысли первой половины XIX в.
С этими чертами буржуазного историзма связан и подход либеральных историков к средневековью. Как и реакционные романтики, они (Гизо, Тьерри, Шлоссер, Грановский и др.) интересовались и много занимались историей средних веков. Однако они были далеки от идеализации этой эпохи, хотя и не разделяли просветительского нигилизма в ее общей исторической оценке. Средневековье интересовало их как период зарождения современных европейских наций и государств, становления «третьего сословия» (в особенности буржуазии) в его борьбе против феодализма.
Наряду с историей средних веков либеральные историки разрабатывали и историю нового времени, изучали, в частности, историю (главным образом политическую) Английской и Французской буржуазных революций (Ф. Минье, А. Тьер, Шлоссер),историки США — историю Американской революции. Эти революции они оценивали с позиций буржуазного либерализма, усматривая позитивный исторический смысл в деятельности умеренно-буржуазных течений и, напротив, осуждая борьбу радикальных группировок, в первую очередь якобинцев.
При изучении национальной истории своих стран, пристальное внимание к которой характерно для романтизма, либеральные историки не принимали выдвинутое реакционными романтиками мистическое истолкование «народного духа» и свойственный им (особенно в Германии) шовинизм. Они выдвигали на первый план понятие нации как исторически сложившейся индивидуальности, Делая главный акцент на особенностях духовного склада и национальной культуры. Однако уже в это время в либеральной историографии проявлялись черты буржуазного национализма.
В духе общей романтической идейной атмосферы своего времени либеральные историки придавали большое значение задаче воссоздания исторического прошлого во всей его неповторимой конкретности, отображению «местного колорита». Отсюда и присущая многим из них новая манера исторического изложения. На смену античной римской риторике гуманистических исторических сочинений и просветительскому изображению истории всемирно-исторической сценой, на которой действуют люди, наделенные прежде всего свойствами человека «вообще», пришли конкретное историческое описание, рассказ, украшенный живыми деталями и, по возможности, наделенный яркой художественной формой (Тьерри — во Франции, Т. Б. Маколей — в Англии, Банкрофт — в США).
Наибольших успехов либеральная историография достигла во Франции, где до начала 30-х годов буржуазия вела борьбу с дворянством и «легитимной» монархией. Именно в это время здесь сформировалась знаменитая историческая школа «историков периода Реставрации» (Тьерри, Гизо, Минье, Тьер).
В Англии, где проблемы буржуазных преобразований были в основном уже решены, а социальные противоречия буржуазного общества были выражены наиболее резко, либеральное направление в историографии отличалось крайней политической умеренностью. Оно было представлено историками вигской школы (Г. Галлам, Маколей и др.), которые в своих трудах защищали вигскую точку зрения на историческое развитие английского общества и обосновывали тезис о величайших, по их мнению, достоинствах английской конституционной системы. Несколько решительнее выступали историки, связанные с английским буржуазным радикализмом 30—40-х годов (Маккиннон, Дж. Г,рот). Сторонники реформ в пользу промышленной буржуазии, они, однако, по сути своих взглядов не выходили за пределы буржуазного либерализма.
В США первые десятилетия XIX в. были периодом становления национальной исторической науки, которое шло под заметным влиянием романтизма. При этом в американской историографии романтизм с самого начала приобрел либерально-буржуазную окраску, что нашло отражение в творчестве наиболее видных историков США того времени — основателя так называемой ранней школы Д. Банкрофта и Ф. Паркмена.
Ряд ярких имен выдвинула и либеральная историография в Германии. Ее достижения были связаны прежде всего с деятельностью «гейдельбергской школы» и ее главы видного леволибе-рального историка Ф. Шлоссера. Одним из ее наиболее видных представителей был ученик Шлоссера — Г. Гервинус. Гейдель-бергская школа с характерным для нее просветительски-дидактическим, морализующим подходом к истории особенно отчетливо продолжала просветительскую традицию в историографии, поскольку в условиях Германии все еще сохранялась почва для просветительства как передового антифеодального течения общественной мысли.
Под знаменем просветительства развивалась в этот период и передовая, буржуазная по своей объективной направленности общественная, в том числе историческая, мысль в России. Это характерно для исторических идей дворянских революционеров-декабристов, а также для либерально-реформистского направления русского просветительства 40-х годов, в русле которого шла деятельность ряда видных историков, занимавшихся историей западноевропейского средневековья, отчасти и нового времени, — Грановского, П. Н. Кудрявцева и др.
Важным достижением исторической мысли первых десятилетий XIX в. было учение о диалектическом характере всемирно-исторического развития, связанное прежде всего с именем крупнейшего представителя немецкой классической философии Г. Ф. Гегеля. Его взгляды на историю в известной мере можно рассматривать как своеобразное проявление буржуазно-либерального течения в романтической историографии. Будучи многим связана с идеями Просвещения, историко-философская концепция Гегеля была в то же время пронизана историзмом. Исторический процесс он понимал диалектически, движущую силу его видел в развитии и борьбе противоположных начал. Несмотря на последовательный объективный идеализм Гегеля и свойственные его взглядам многие консервативные черты, разработанный им принцип диалектического развития сыграл плодотворную роль в дальнейшем развитии исторической мысли.
В этот период в европейской историографии оформилось также мелкобуржуазное радикально-демократическое направление, испытавшее очень заметное влияние романтизма. Его наиболее яркими представителями были Ж. Мишле (Франция), Ж- Сисмонди (швейцарец, тесно связанный с французской культурой), В. Циммерман (Германия), У. Коббет (Англия). Некоторыми сторонами своего творчества 30-х — начала 40-х годов к этому направлению был близок английский историк Т. Карлейль, очень противоречивый по своим взглядам и позднее перешедший на реакционно-романтические позиции.
Историки радикально-демократического направления сочувствовали тяжелому положению трудящихся и их борьбе, стремились рассматривать историю с позиции простого народа. В своих работах они создавали привлекательный и идеализированный в мелкобуржуазном духе образ народа-труженика, имея в виду прежде всего мелкие производителей, крестьян и ремесленников. Особенно характерным является одно из лучших произведений Мишле «Народ». В рамках этого направления была создана и такая необычная для историографии того времени, посвященная революционному восстанию масс знаменитая книга немецкого историка, ученика Шлоссера, В. Циммермана «История Крестьянской войны в Германии». Радикально-демократические историки с мелкобуржуазных позиций подвергали критике капитализм, обличали губительные для трудящихся результаты промышленной революции. Одновременно некоторые из них идеализировали патриархальный! быт и мелкое производство («экономический романтизм» Сисмон-1 ди), что приводило к идеализации средних веков; так, Сисмондв усматривал образец справедливого социального строя в средневековых итальянских городах-республиках, а Коббет мечтал о возврате к давно прошедшим временам «старой веселой Англии».
Вместе с тем часть представителей радикально-демократической историографии придерживалась идеи прогресса (Мишле, Циммерман). Воззрения их приобретали порой «якобинскую» и даже] социалистическую окраску (Луи Блан). Однако опасливая] оглядка на пролетариат вела к тому, что мелкобуржуазным демо-кратам первой половины XIX в. уже не суждено было подлинное якобинство.
В непролетарской идеологии действительно революционная смелость мысли и действия была доступна в этот период революционно-демократическим течениям. Теоретически многим связанные с просветительством, они возникали в некоторых странах, где существовала почва для широкого демократически-революционного движения народных масс. Подобное крыло оформилось в аболиционистском движении в США (Ф. Дуглас, Д. Браун). Своеобразным и ярким явлением в передовой европейской общественной мысли было формировавшееся в 40-е годы революционно-демократическое направление в русском просветительстве (В. Г. Белинский, А. И. Герцен, петрашевцы). Просветительские идеи сочетались в воззрениях его представителей с историзмом и революционностью. Они высказали ряд глубоких мыслей и наблюдений об истории, в частности истории европейских революций XVII—XVIII вв., указали на ограниченно-буржуазный характер их завоеваний. Мысль Герцена развивалась в направлении к утопическому социализму, уже в 40-е годы она содержала ценные материалистические догадки.
Помимо буржуазных, мелкобуржуазных и революционно-демократических идей в общественной мысли первой половины XIX в. все более отчетливо пробивала себе дорогу совершенно особая струя, связанная с освободительными устремлениями форми ровавшегося пролетариата. Выдающимся достижением того времени и важным шагом вперед по сравнению с утопическими теориями XVIII в. были учения основоположников критико-утопического социализма — А. Сен-Симона, Ш. Фурье и Р. Оуэна. Если утопический социализм XVIII в. развивался в рамках просветительской идеологии, опирался на рационалистическое мировоззрение, то критико-утопический социализм, используя идеи рационализма и материализма XVIII в., положил начало историческому рассмотрению социального строя общества. Учения великих утопистов (особенно Сен-Симона) содержали также элементы диалектического подхода к истории и понимания исторического значения борьбы классов. Идеальный общественный строй без эксплуатации и нищеты выступал у них не как воплощение вечных принципов разума и справедливости, а как закономерный результат исторического развития общества. Оставаясь в целом идеалистами в понимании определяющих сил движения истории, теоретики кри-тико-утопического социализма подчеркивали большое значение материального производства и форм собственности в общественном развитии. Тем самым их идеи явились не только крупной вехой в истории социалистических учений, но и незаурядным достижением историко-социологической мысли, превосходившим все, что могли дать в этом плане буржуазные общественные теории.
Одной из главных слабостей критико-утопического социализма были непонимание его творцами исторической роли пролетариата, наивная вера в возможность мирного, чисто реформаторского пути коренного преобразования общественных отношений. В 30—40-е годы сформировались учения революционного утопического коммунизма. Теоретически он во многом был еще связан с рационалистическими (О. Бланки, Т. Дезами) и даже религиозно-мистическими (В. Вейтлинг) идеями. Однако эти учения уже сближались с революционной политической мыслью наиболее передовой части рабочего класса. В работах Дезами и Вейтлинга прослеживаются проблески понимания важнейшей роли пролетариев в освободительной борьбе. Голос рабочего класса звучал и в произведениях чартистской революционной публицистики и историографии, созданных одним из первых пролетарских революционеров Англии Дж. Гарни, «школьным учителем чартистов» Дж. Б. О'Брайеном.
Нарастающий вызов устоям буржуазной общественной мысли, в том числе и в истолковании истории, становился все более весомым по мере обострения главного классового антагонизма буржуазного общества. В конце 40-х годов появление первых произведений зрелого марксизма знаменовало начало великого переворота в общественной мысли, превращения истории в подлинную науку.
Совершив научную революцию в понимании всего процесса исторического развития человечества, марксизм опирался на те наиболее плодотворные результаты, которые были достигнуты общественными науками, в том числе историей, к середине XIX в. «Если Маркс сумел, — подчеркивал В. И. Ленин, — воспринять и развить дальше, с одной стороны, «дух XVIII века» в его борьбе с феодальной и поповской силой средневековья, а с другой стороны, экономизм и историзм (а также диалектику) философов и историков начала XIX века, то это только доказывает глубину и силу марксизма...».
Вместе с тем и в первой половине XIX в. в Европе и Америке сохранялась почва для буржуазных преобразований и буржуазных революций. Во многих странах еще были сильны феодальные порядки, господствовали абсолютистские и полуабсолютистские режимы. Даже в наиболее развитых из них — Англии, Франции и США — буржуазия как класс в целом еще не добилась полного политического господства.
Поскольку в тех или иных странах не были полностью решены задачи буржуазных преобразований и шла борьба за их осуществление, буржуазия оставалась силой общественного прогресса. Однако устрашающий, «якобинский» опыт Французской революции и появление пролетариата вели к тому, что буржуазия утрачивала былую революционность. Преобладающей формой ее политической теории и практики стал буржуазный либерализм различных оттенков.
Более радикально выступали в социально-политической борьбе мелкобуржуазные слои населения. Враждебные феодально-сословным, полицейски-бюрократическим порядкам, они страдали также от последствий ускорившейся капиталистической эволюции. Эти слои являлись питательной почвой радикально-демократических течений в политическом движении и общественной мысли.
Наконец, по мере того как шло формирование рабочего класса, в общественной мысли все более явственно начинал звучать голос пролетариата, хотя и ослабленный утопическим характером домарксовых социалистических учений.
В этих новых исторических условиях в основном — хотя и далеко не полностью — исчерпало себя просветительское течение общественной мысли. С началом века в европейской культуре постепенно утвердилось новое, очень широкое и противоречивое по содержанию идейное и художественное течение — романтизм. Романтизм проник во все сферы художественного творчества, оказал сильное влияние на общественную мысль и науки об обществе. В этом идейном потоке сформировалось и романтическое направление в историографии, занимавшее преобладающие позиции до середины XIX в.
Наряду с романтическим течением в историографии в его «классической» форме существовали течения и школы, развивавшие некоторые традиции Просвещения. Разумеется, они не могли не воспринять то новое, что давал романтизм, но его влияние в данном случае оказывалось ограниченным.
Кризис просветительской рационалистической историко-социо-логической мысли и становление новых течений были теснейшим образом связаны с воздействием Французской революции. Она вызвала не только острейшую идейную борьбу, но и напряженную работу общественной, в том числе историко-социологической, мысли. Противники революции и ее сторонники должны были так или иначе уяснить ее причины, результаты, место в истории. Поставив эти насущнейшие для того времени вопросы, революция также обогатила общественную мысль реальным историческим опытом. На глазах одного поколения рушились многовековые монархии, в стремительном темпе возвышались и терпели поражение политические партии, сменялись политические формы и границы государств. Историки первых десятилетий XIX в. остро ощущали громадную значимость этого нового всемирно-исторического опыта, которым не располагали просветители XVIII в. «Любой из нас, людей XIX века, — писал один из крупнейших французских либеральных историков того времени Огюстен Тьерри, — больше знает, чем Велли, Мабли и даже сам Вольтер, о восстаниях и завоеваниях, распаде империй, падении и реставрации династий, демократических революциях и сменяющей их реакции» '.
Осмысление исторического опыта революции и последующей реакции побуждало публицистов, философов, историков разных направлений к пересмотру целого ряда характерных для «века Просвещения» методов объяснения общества и его истории. Франчузская революция, явившись практической проверкой общественных идей просветителей, во многом наглядно показала их жизненность и силу. Революция проходила под их знаменем. В ходе ее просветительские идеи воплотились в конституционных и правовых документах, которые стали образцом для последующих буржуазных преобразований во многих странах мира. Но практика революции наглядно обнаружила и ограниченность общественных идей Просвещения. Она выявила историческую ограниченность их реального социального содержания — обещанное буржуазным Просвещением гуманистическое царство разума, торжества свободы и всеобщего счастья оказалось лишь эгоистическим царством буржуазии. История дала совсем не тот результат, который был предписан рационалистическими построениями просветительской мысли. Но тем самым раскрывалась и познавательная ограниченность социологического метода просветителей. Наглядно обнаруживалась слабость механистического, чуждого историзму представления об обществе как простой сумме индивидов, которая Может быть произвольно изменена согласно рационально составленному плану законодателя.
Буржуазно ограниченные результаты революции, возвышение HS развалинах феодализма и патриархальных устоев хищной, алчной, беззастенчивой буржуазии основательно подорвали выдвинутую просветителями оптимистическую теорию прогресса, буржуазную по сути, но окрашенную ими в тона общечеловеческого гуманизма.
Наконец, общественная мысль того времени должна была учитывать в своих построениях и такое новое явление принципиальной важности, как развернувшаяся сначала в Англии, а затем и на континенте промышленная революция и вызванные ею технический переворот и громадные социальные сдвиги. В наиболее полной мере воздействие этих процессов скажется на историографии в 50—60-е годы, но уже и в первой половине XIX в. новый исторический опыт попал в сферу внимания философов и историков.
Все эти обстоятельства сыграли определяющую роль в возникновении новых явлений в исторической мысли и в формировании романтического течения в историографии.
По своим социальным истокам это течение, как и романтизм в Целом, было крайне неоднородным. С одной стороны, в нем нашла отражение непримиримая враждебность идеологов дворянства и Консервативной буржуазии к Французской революции и идейно ее породившему Просвещению. На этой основе сформировалось реакционно-романтическое направление. С другой стороны, романтизм стал одной из теоретических форм, в которой выразился протест разбуженных революцией народных масс, их разочарование буржуазной узостью результатов революции, последствиями капиталистического прогресса. Эти настроения питали мелкобуржуазную, радикально-демократическую струю. Романтические идеи были использованы также буржуазно-либеральной историографией первой половины XIX в., которая хотела дать историческое обоснование политических притязаний буржуазии.
Эта крайняя неоднородность романтического течения в историографии очень затрудняет всякую попытку дать ему всеохватывающую характеристику. Тем не менее представляется возможным выделить некоторые наиболее общие черты романтической историографии, отличавшие ее от просветительской.
Главной позитивной чертой романтической историографии был прежде всего историзм и тесно с ним связанное представление об «органическом», т. е. независимом от сознательной воли отдельных людей, развитии исторического процесса2. Историзм, который стал вообще отличительным признаком научного мышления XIX в., требовал генетического анализа общественных явлений — конкретного изучения этапов их развития с момента зарождения. Определенная тенденция к историзму была присуща и исторической мысли просветителей, но она сильно ослаблялась абстрактно-рационалистическим, механистическим методом мышления Просвещения в целом. В результате целые эпохи в истории человечества, прежде всего период средних веков, оказывались лишенными позитивного исторического содержания. Романтическая историография пересмотрела эту оценку средневековья. Для нее вообще характерен особенно пристальный интерес именно к истории данного периода, а для многих ее представителей — и реакционная его идеализация.
Торжество историзма в общественной мысли вело в первой половине XIX в. к возрастанию общественной роли и влияния исторической науки, которая стала «наукой века». «Именно история, — с гордостью писал О. Тьерри, — наложит свой отпечаток на XIX век ... она даст ему имя, как философия дала свое имя XVIII веку»3. В этот период повсюду в Европе (отчасти и в США) создавались исторические общества, журналы, музеи, совершенствовалось хранение архивных документов, предпринимались фундаментальные издания источников. Интерес к истории охватывал значительные круги образованного общества. Сочинения историков широко читались и обсуждались в прессе; лучшие из них выдерживали по нескольку изданий подряд. Лекции выдающихся историков (например, Ф. Гизо, Ф. Шлоссера, Т. Н. Грановского) собирали большие отзывчивые аудитории. Знамением времени была популярность исторических романов. Интерес к романам Вальтера Скотта, которые оказали влияние не только на литературу, но и на историографию, стал общественным явлением. К историческим сюжетам обращались крупнейшие писатели того времени: В. Гюго, О. Бальзак, А. С. Пушкин и др.
Характерной чертой романтической историографии было также представление о том, что «органическое» развитие исторического процесса раскрывается не в деятельности отдельных личностей и не в глобальном развитии всего человечества, а в конкретной истории отдельных народов и стран. Особенности последней романтическая историография, идеалистическая по философской основе, связывала с чертами присущего якобы каждой нации «народного духа» (Volksgeist — по терминологии немецких историков, особенно приверженных к зтой идее). Сообразно с ним происходит развитие национальной культуры и национального государства. Сама идея «духа народа» (1'esprit du peuple) была выдвинута еще просветителями (Монтескье, Вольтер), но наполнялась иным содержанием и в рамках рационалистической методологии не получила широкой разработки.
Стремясь преодолеть абстрактно-рационалистический подход к истории, романтическая историография придавала большое значение отображению своеобразных черт каждой исторической эпохи в ее национальной и географической определенности. Историки-романтики хотели воссоздать неповторимые особенности духовного склада людей прошлого, их быта, одежды и т. д. Отсюда выдвигавшийся некоторыми историками первой половины XIX в. принцип «вживания», «вчувствования» в изучаемую эпоху, «сопереживания» с нею, присущая романтической исторической литературе живость и красочность изложения, стилизация (нередко в ущерб исторической точности).
Все эти новые черты, внесенные романтизмом в историографию, по-разному отражались в творчестве историков различных стран и направлений.
В сложной и противоречивой картине исторической науки в Европе и США представляется возможным выделить некоторые общие, имевшие международный характер направления.
Реакционно-романтическое направление в историографии восходит к реакционным публицистам и писателям конца XVIII — начала XIX в. (Э. Берк — в Англии, Новалис, Л. Тик, Ф. Шле-гель — в Германии, Ф. де Шатобриан, Ж. де Местр, Л. де Бо-нальд — во Франции).
Реакционные романтики развернули широкое наступление против Французской революции и идейного наследия Просвещения. Они ополчились на одно из его главных достижений — секуляризацию общественной, в том числе исторической, мысли, пытаясь возродить провиденциалистские концепции. Убеждению просветителей в безграничных возможностях разума, рационального научного познания представители реакционного романтизма противопоставили мистицизм, тезис о примате веры, а также интуиции, чувства над разумом. В противовес резко критической оценке, просветителями средневековья и религиозного фанатизма реакционные романтики идеализировали средние века как период патриархальной социальной гармонии и благодетельного духовного господства католической церкви. Ожесточенной критике подверглась разработанная просветителями концепция человеческой личности и прав человека, идеи общественного договора и народного суверенитета.
Реакционным романтикам удалось подметить некоторые действительные слабости рационалистических представлений об обществе и его истории: механистическое понимание общества как простого конгломерата индивидов, неисторичное представление о возможности перестройки общественных учреждений в духе «естественного права» путем свободного творчества мудрого законодателя. Однако то понимание историзма и «органического» развития, которое реакционные романтики противопоставляли просветительскому рационализму, было крайне односторонним, подчиненным задаче исторически обосновать политическую реакцию. Они не только отвергали революцию, считая ее бесплодной и вредоносной аномалией в «органическом» естественном ходе истории, — в сущности они отказывали в исторической правомерности всякому прогрессивному движению, посягающему на освященные традицией и давностью общественные установления. В духе политической реакции трактовались и понятия «народного духа» и «народа» как особой коллективной индивидуальности, которую реакционные романтики усердно противопоставляли просветительскому индивидуализму. «Народ» выступал в их сочинениях косной, неподвижной, не расчлененной на классы массой, «народный дух» — якобы истинный двигатель истории — трактовался как некая изначально данная, мистическая, иррациональная сущность.
В историографии разных стран реакционно-романтическое направление получило неодинаково широкое распространение. Оно не смогло завоевать ведущих позиций в Англии и Франции. В Англии его наиболее ярким представителем выступил известный вигский публицист Эдмунд Бёрк, который опубликовал еще в 1790 г. памфлет «Размышления о Французской революции», оказавший большое влияние на всю консервативную общественную мысль первой половины XIX в. В дальнейшем к реакционному романтизму были идейно близки представители торийской историографии (среди них А. Алисой), а также некоторые литераторы и публицисты возникшей в 40-е годы группы «Молодая Англия» (Б. Дизраэли и др.). Но в целом это направление не выдвинуло в Англии ни одного действительно крупного историка. Во Франции определенное влияние на историографию имели труды таких классических идеологов реакционного романтизма, как Жозеф де Местр, Луи де Бональд, и в особенности крупного поэта, широко обращавшегося к истории, Ф. Р. де Шатобриана. С позиций реакционного романтизма изучали историю средних веков граф Ф. Д. де Монлозье и некоторые другие историки.
Влияние реакционного романтизма было характерно и для дворянской историографии в России. В творчестве крупнейшего русского дворянско-монархического историка начала XIX в. Н. М. Карамзина рационалистические представления об историческом процессе переплетались с реакционно-романтическими симпатиями. В 30—40-е годы официальная историография в России развивалась под знаком теории «официальной народности», утверждая тезис о коренном различии исторических путей самодержавно-крепостнической России и стран Западной Европы (М. П. Погодин). В исторической концепции славянофилов (И. В. Киреевский, К. С. Аксаков, А. С. Хомяков) идеализация русской старины сочеталась с критикой капиталистического развития Запада.
По-иному преломлялись идеи романтизма в либерально-буржуазной историографии. Если реакционный романтизм оформился еще в конце XVIII — начале XIX в., то подъем либеральной историографии определился в 20-е годы XIX в., когда в Европе пробудились революционные и национально-освободительные движения, направленные против временно восторжествовавшей дворян-ско-клерикальной реакции. В 20—40-е годы буржуазно-либеральная историография приобрела господствующее значение в странах Западной Европы и США.
В отличие от реакционно-романтической либерально-буржуазная историография отнюдь не отбрасывала идейное наследие Просвещения, тем более, что политические принципы буржуазного либерализма были связаны именно с просветительской идеологией. В плане теоретическом для этой историографии было характерно стремление синтезировать идеи просветителей с наиболее плодотворными идеями романтизма.
Вслед за просветителями либеральные историки сохраняли убеждение в силе рационального познания. Среди них лиш О. Тьерри придавал большое значение методу интуиции, «вчувст-вования» как средству адекватного постижения исторического прошлого. Либеральные историки восприняли от просветителей и идею прогресса, усилив, однако, ее буржуазную ограниченность. Если просветители (особенно ярко Кондорсе) мыслили прогресс как бесконечное совершенствование человеческого рода и всех его учреждений, то для либералов по существу он завершался торжеством политических принципов буржуазного либерализма.
Вместе с тем либеральные историки преодолевали крайности абстрактно-рационалистического подхода к истории, их мысль развивалась в основном в русле историзма. В отличие от реакционно-романтического его понимания идея органического развития общества сочеталась у них с признанием необходимости реформ во имя буржуазного прогресса, и даже с принятием революции при условии, что она выступает как единственно возможное в данных условиях средство осуществления назревших либерально-буржуазных преобразований и не выходит за их пределы. В рамках этого историко-политического мышления родилась развитая французскими историками периода Реставрации буржуазная теория классовой борьбы — важнейшее достижение либеральной исторической мысли первой половины XIX в.
С этими чертами буржуазного историзма связан и подход либеральных историков к средневековью. Как и реакционные романтики, они (Гизо, Тьерри, Шлоссер, Грановский и др.) интересовались и много занимались историей средних веков. Однако они были далеки от идеализации этой эпохи, хотя и не разделяли просветительского нигилизма в ее общей исторической оценке. Средневековье интересовало их как период зарождения современных европейских наций и государств, становления «третьего сословия» (в особенности буржуазии) в его борьбе против феодализма.
Наряду с историей средних веков либеральные историки разрабатывали и историю нового времени, изучали, в частности, историю (главным образом политическую) Английской и Французской буржуазных революций (Ф. Минье, А. Тьер, Шлоссер),историки США — историю Американской революции. Эти революции они оценивали с позиций буржуазного либерализма, усматривая позитивный исторический смысл в деятельности умеренно-буржуазных течений и, напротив, осуждая борьбу радикальных группировок, в первую очередь якобинцев.
При изучении национальной истории своих стран, пристальное внимание к которой характерно для романтизма, либеральные историки не принимали выдвинутое реакционными романтиками мистическое истолкование «народного духа» и свойственный им (особенно в Германии) шовинизм. Они выдвигали на первый план понятие нации как исторически сложившейся индивидуальности, Делая главный акцент на особенностях духовного склада и национальной культуры. Однако уже в это время в либеральной историографии проявлялись черты буржуазного национализма.
В духе общей романтической идейной атмосферы своего времени либеральные историки придавали большое значение задаче воссоздания исторического прошлого во всей его неповторимой конкретности, отображению «местного колорита». Отсюда и присущая многим из них новая манера исторического изложения. На смену античной римской риторике гуманистических исторических сочинений и просветительскому изображению истории всемирно-исторической сценой, на которой действуют люди, наделенные прежде всего свойствами человека «вообще», пришли конкретное историческое описание, рассказ, украшенный живыми деталями и, по возможности, наделенный яркой художественной формой (Тьерри — во Франции, Т. Б. Маколей — в Англии, Банкрофт — в США).
Наибольших успехов либеральная историография достигла во Франции, где до начала 30-х годов буржуазия вела борьбу с дворянством и «легитимной» монархией. Именно в это время здесь сформировалась знаменитая историческая школа «историков периода Реставрации» (Тьерри, Гизо, Минье, Тьер).
В Англии, где проблемы буржуазных преобразований были в основном уже решены, а социальные противоречия буржуазного общества были выражены наиболее резко, либеральное направление в историографии отличалось крайней политической умеренностью. Оно было представлено историками вигской школы (Г. Галлам, Маколей и др.), которые в своих трудах защищали вигскую точку зрения на историческое развитие английского общества и обосновывали тезис о величайших, по их мнению, достоинствах английской конституционной системы. Несколько решительнее выступали историки, связанные с английским буржуазным радикализмом 30—40-х годов (Маккиннон, Дж. Г,рот). Сторонники реформ в пользу промышленной буржуазии, они, однако, по сути своих взглядов не выходили за пределы буржуазного либерализма.
В США первые десятилетия XIX в. были периодом становления национальной исторической науки, которое шло под заметным влиянием романтизма. При этом в американской историографии романтизм с самого начала приобрел либерально-буржуазную окраску, что нашло отражение в творчестве наиболее видных историков США того времени — основателя так называемой ранней школы Д. Банкрофта и Ф. Паркмена.
Ряд ярких имен выдвинула и либеральная историография в Германии. Ее достижения были связаны прежде всего с деятельностью «гейдельбергской школы» и ее главы видного леволибе-рального историка Ф. Шлоссера. Одним из ее наиболее видных представителей был ученик Шлоссера — Г. Гервинус. Гейдель-бергская школа с характерным для нее просветительски-дидактическим, морализующим подходом к истории особенно отчетливо продолжала просветительскую традицию в историографии, поскольку в условиях Германии все еще сохранялась почва для просветительства как передового антифеодального течения общественной мысли.
Под знаменем просветительства развивалась в этот период и передовая, буржуазная по своей объективной направленности общественная, в том числе историческая, мысль в России. Это характерно для исторических идей дворянских революционеров-декабристов, а также для либерально-реформистского направления русского просветительства 40-х годов, в русле которого шла деятельность ряда видных историков, занимавшихся историей западноевропейского средневековья, отчасти и нового времени, — Грановского, П. Н. Кудрявцева и др.
Важным достижением исторической мысли первых десятилетий XIX в. было учение о диалектическом характере всемирно-исторического развития, связанное прежде всего с именем крупнейшего представителя немецкой классической философии Г. Ф. Гегеля. Его взгляды на историю в известной мере можно рассматривать как своеобразное проявление буржуазно-либерального течения в романтической историографии. Будучи многим связана с идеями Просвещения, историко-философская концепция Гегеля была в то же время пронизана историзмом. Исторический процесс он понимал диалектически, движущую силу его видел в развитии и борьбе противоположных начал. Несмотря на последовательный объективный идеализм Гегеля и свойственные его взглядам многие консервативные черты, разработанный им принцип диалектического развития сыграл плодотворную роль в дальнейшем развитии исторической мысли.
В этот период в европейской историографии оформилось также мелкобуржуазное радикально-демократическое направление, испытавшее очень заметное влияние романтизма. Его наиболее яркими представителями были Ж. Мишле (Франция), Ж- Сисмонди (швейцарец, тесно связанный с французской культурой), В. Циммерман (Германия), У. Коббет (Англия). Некоторыми сторонами своего творчества 30-х — начала 40-х годов к этому направлению был близок английский историк Т. Карлейль, очень противоречивый по своим взглядам и позднее перешедший на реакционно-романтические позиции.
Историки радикально-демократического направления сочувствовали тяжелому положению трудящихся и их борьбе, стремились рассматривать историю с позиции простого народа. В своих работах они создавали привлекательный и идеализированный в мелкобуржуазном духе образ народа-труженика, имея в виду прежде всего мелкие производителей, крестьян и ремесленников. Особенно характерным является одно из лучших произведений Мишле «Народ». В рамках этого направления была создана и такая необычная для историографии того времени, посвященная революционному восстанию масс знаменитая книга немецкого историка, ученика Шлоссера, В. Циммермана «История Крестьянской войны в Германии». Радикально-демократические историки с мелкобуржуазных позиций подвергали критике капитализм, обличали губительные для трудящихся результаты промышленной революции. Одновременно некоторые из них идеализировали патриархальный! быт и мелкое производство («экономический романтизм» Сисмон-1 ди), что приводило к идеализации средних веков; так, Сисмондв усматривал образец справедливого социального строя в средневековых итальянских городах-республиках, а Коббет мечтал о возврате к давно прошедшим временам «старой веселой Англии».
Вместе с тем часть представителей радикально-демократической историографии придерживалась идеи прогресса (Мишле, Циммерман). Воззрения их приобретали порой «якобинскую» и даже] социалистическую окраску (Луи Блан). Однако опасливая] оглядка на пролетариат вела к тому, что мелкобуржуазным демо-кратам первой половины XIX в. уже не суждено было подлинное якобинство.
В непролетарской идеологии действительно революционная смелость мысли и действия была доступна в этот период революционно-демократическим течениям. Теоретически многим связанные с просветительством, они возникали в некоторых странах, где существовала почва для широкого демократически-революционного движения народных масс. Подобное крыло оформилось в аболиционистском движении в США (Ф. Дуглас, Д. Браун). Своеобразным и ярким явлением в передовой европейской общественной мысли было формировавшееся в 40-е годы революционно-демократическое направление в русском просветительстве (В. Г. Белинский, А. И. Герцен, петрашевцы). Просветительские идеи сочетались в воззрениях его представителей с историзмом и революционностью. Они высказали ряд глубоких мыслей и наблюдений об истории, в частности истории европейских революций XVII—XVIII вв., указали на ограниченно-буржуазный характер их завоеваний. Мысль Герцена развивалась в направлении к утопическому социализму, уже в 40-е годы она содержала ценные материалистические догадки.
Одной из главных слабостей критико-утопического социализма были непонимание его творцами исторической роли пролетариата, наивная вера в возможность мирного, чисто реформаторского пути коренного преобразования общественных отношений. В 30—40-е годы сформировались учения революционного утопического коммунизма. Теоретически он во многом был еще связан с рационалистическими (О. Бланки, Т. Дезами) и даже религиозно-мистическими (В. Вейтлинг) идеями. Однако эти учения уже сближались с революционной политической мыслью наиболее передовой части рабочего класса. В работах Дезами и Вейтлинга прослеживаются проблески понимания важнейшей роли пролетариев в освободительной борьбе. Голос рабочего класса звучал и в произведениях чартистской революционной публицистики и историографии, созданных одним из первых пролетарских революционеров Англии Дж. Гарни, «школьным учителем чартистов» Дж. Б. О'Брайеном.
Нарастающий вызов устоям буржуазной общественной мысли, в том числе и в истолковании истории, становился все более весомым по мере обострения главного классового антагонизма буржуазного общества. В конце 40-х годов появление первых произведений зрелого марксизма знаменовало начало великого переворота в общественной мысли, превращения истории в подлинную науку.
Совершив научную революцию в понимании всего процесса исторического развития человечества, марксизм опирался на те наиболее плодотворные результаты, которые были достигнуты общественными науками, в том числе историей, к середине XIX в. «Если Маркс сумел, — подчеркивал В. И. Ленин, — воспринять и развить дальше, с одной стороны, «дух XVIII века» в его борьбе с феодальной и поповской силой средневековья, а с другой стороны, экономизм и историзм (а также диалектику) философов и историков начала XIX века, то это только доказывает глубину и силу марксизма...».
